Книга Очень опасная женщина. Из Москвы в Лондон с любовью, ложью и коварством: биография шпионки, влюблявшей в себя гениев - Джереми Дронфилд
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возможно, настало время уехать из Англии – эту мысль он отгонял от себя в последние дни пребывания в Кремле. Но он приближался к среднему возрасту, о разводе нечего было и мечтать, а нужно было думать о четырехлетнем Робине.
В пятницу после четырех дней мучений, все еще не приняв решения, он сел на вечерний поезд в Вену, который прибыл туда рано утром в субботу[575]. Еще до того как вселился в гостиницу, он обратился за наставлением, сходив на мессу в собор Святого Стефана. Это не помогло. У него было несколько часов перед встречей с Хиксом в его рабочем кабинете, так что он сидел в гостинице, пил кофе, курил одну сигарету за другой и пытался читать газету. В конечном счете потушил свою последнюю сигарету и медленно пошел по Кертнерштрассе, разглядывая витрины магазинов, чтобы потратить больше времени. Погода была великолепной, солнце изливало такой жар с синего неба, что размягчало асфальт под ногами. В конце улицы он свернул на улицу Грабен, где у компании «Кьюнард» было представительство, расположенное над книжным магазином.
Там была Мура. У подножия лестницы он увидел ее одинокую фигуру, застывшую в ожидании в потоке льющегося солнечного света, точно так же, как это было в то апрельское утро 1918 г., когда она в первый раз пришла к нему в гостиницу в Москве, а он ринулся вниз по лестнице ей навстречу.
Как все изменилось спустя шесть лет. Она выглядела иначе – немного старше, более серьезная и с легкой сединой в волосах. С великолепным самообладанием она спокойно поздоровалась с ним и повела его наверх в кабинет, где их ждали Хикс и Люба.
«Ну, – сказала Мура, – вот и мы».
В этот момент Локарту показалось, что это было «как в старые времена»[576].
Четверо старых друзей сели на пригородный поезд в Хинтербрюль – идиллический лесной курорт в горах в окрестностях Вены, где у Хики и Любы была вилла.
В мыслях Локарта все еще царила сумятица. Когда они покидали контору, Хики прошептал ему, чтобы он был осторожен, и Локарт понял. Хотя Мура немного изменилась внешне, он-то изменился больше, «и не к лучшему». Он нервничал, Хики и Люба нервничали; все они слишком много говорили и смеялись в пути. Из них четверых только Мура казалась совершенно спокойной.
После обеда на вилле Локарт и Мура отправились на долгую прогулку в горы. Он страшился сказать о том, что думает, и к тому моменту, когда они достигли высокого горного утеса у бурного потока, весь вспотел от волнения. Она рассказала ему свою историю – от Петрограда до Сорренто. Он был поражен ее спокойствием и силой характера точно так же, как и в самую их первую встречу. «Я восхищаюсь ею больше, чем всеми другими женщинами. Ее ум, талант, самообладание – поразительны, – написал он в своем дневнике. – Но былые чувства ушли»[577].
Ушло не только чувство – она двигалась дальше и поднялась выше его в жизни, прошла через годы испытаний и переживаний, выжила и стала более зрелой и сильной. «Ее терпимость не уступала лишь ее полному владению собой. У нее появилось новое отношение к жизни, которым я бесконечно восхищаюсь и которое сам я был неспособен копировать».
Они сели на скалу рядом с речкой, чтобы передохнуть. Он с запинками стал рассказывать свою историю, которая звучала безжизненно и скучно даже для него самого по сравнению с ее историей. «Я потерял даже свою старую дерзкую уверенность в себе», – печально написал он[578]. Затронув неудобную тему о своей жене и сыне, он сказал, что стал католиком, и, «как школьник, признающий свою вину перед директором школы», признал длинный перечень «своих долгов и безрассудных поступков».
«О боже», – прошептала она. Локарт ожидал упреков, но не услышал ни одного. Она просто молча слушала, «ее брови были сведены, подбородок опирался на кисть руки, а взгляд был устремлен в лежавшую внизу долину, полускрытую в горячей дымке».
О чем думала, когда он рассказывал, Мура не писала никогда, но, по-видимому, размышляла о том, как мужчина, которого она знала шесть лет назад, стал мужчиной, который сидел рядом с ней сейчас. И в тот момент наконец поняла, что любовь 1918 г. уже никогда не вернуть.
Когда Локарт закончил свой рассказ, она задумчиво сказала ему: «Тебе исполнится тридцать семь лет 2 сентября – в годовщину сражений при Седане и Омдурмане? Видишь, я помню эту дату. Тридцать семь – это не одно и то же, что двадцать семь, – мужчины не остаются прежними». Затем, подавив чувства, которые горели в ней все эти годы, тоску по мужчине, который сидел сейчас рядом с ней, она сказала то, что, вероятно, дорого ей стоило и было актом высочайшего самообладания. «Давай не будем портить, быть может, то единственное в жизни нас обоих, что было идеальным, – сказала она. – Это было бы ошибкой, верно?»[579]
Локарт не знал, что ответить. «Перед глазами у меня стоял туман, а кровь сильно стучала в висках. Я знал, что она права, что она точно оценила мой характер».
Мура встала, взяла его за руки и твердо сказала: «Да, это было бы ошибкой».
Они разговаривали уже много часов, и солнце спустилось к горизонту. Когда его закатный свет окрасил деревья багрянцем, Мура повернулась и начала спускаться по горной тропе, а Локарт пошел следом.
Она была достойной соперницей Г.Д. С ее быстрым умом и неожиданно широкими знаниями… она могла отстаивать свою точку зрения в разговорах с ним. Более того, она умела находить к нему подход, когда он был в ворчливом настроении, с помощью смеха, шутки или даже резкого замечания в его адрес.
Мура была для Г.Д. как Кэтрин Парр – надежной опорой, источником духовного утешения.
Негодуя на то, как обошлись с Мурой, Уэллс высказал мнение, что Локарт «презренный маленький негодяй»[580]. И не потому, что его поведение сильно отличалось от поведения самого Уэллса в отношении возлюбленных, которых было слишком трудно содержать, но и невозможно бросить; он с ревностным покровительством относился к единственной женщине, которой это было нужно меньше всего. После всех совершенных оплошностей и тяжелых жизненных испытаний она была вполне способна справиться с любой ситуацией вовремя и на своих условиях.
