Книга Клеопатра - Фаина Гримберг

* * *

Через несколько дней неожиданно приехал Антоний. Один. И стража преспокойно пропустила его. Маргарита играла с Антулёсом, ей доложили о приезде гостя. Она вышла в атриум в домашнем шерстяном платье, белом, широком. Быстрыми движениями обрисовывались груди круглые и чуть выступающий живот. Прошло уже так много времени от рождения сына, а она всё ещё вдруг испытывала насладу, быстро и резко двигаясь, как будто тело всё ещё хранило память о набухших грудях и толстом животе, об этой телесной неуклюжести последних дней перед родами... Антонию показалось, что у неё слишком круглые щёки. Он передал ей, что Цезарь очень занят. Она подумала, что Цезарь не посылал его к ней. Она вдруг повела его в один из внутренних дворов, смутно напоминавших ей внутренние дворики в александрийских дворцах. Ирас играла в мяч с Антосом. Маргарита перехватила мяч и вошла в игру. Антоний пристально смотрел на неё, это тяготило. Она громко говорила с Ирас и слишком живо подбегала к сыну... Марк Антоний обедал с ней, затем они перешли в спальню. Ей отчего-то показалось, что его серые глаза излучают жар... горячие глаза... и руки тоже были горячие и не тяжёлые... А волосы — каштановые, светло-коричневые, чуть дыбились надо лбом... Было ещё светло... Она смотрела на него с детским любопытством... Влажность, вхождение фалла, это падение сердца вниз... а куда оно упало?.. вылетело из груди и упало на ковёр... Не говорили ещё ни о чём, но ведь она знала, что ведь с этим человеком ей возможно будет говорить... Потом снова — сердце теснит, задыхание — лёгкий вдох-выдох, в животе ощущение странной сладости... И уже не один раз, и не один день... Несколько раз он оставался с ней ночью. Она догадывалась, что Цезаря нет в Риме... Она забыла о Цицероне, то есть забыла в определённом смысле... Теперь взаимные ласки прерывались словами, многими словами... Она его любила. За этот его спокойный нрав, почти кроткий. Она прозревала в его натуре коварство, или нет, лёгкую вяловатую хитрецу. Щурил хитровато подслеповатые глаза, ночью раскрылись серые широко и горячо...

— Я могу сказать, что я счастлива, — сказала она Ирас.

— Можешь сказать, или счастлива?

— Я просто-напросто предпочитаю точные определения!

— Счастье — это атараксия, отстранение, умение совсем не обращать внимание на всё, что вокруг...

— Это никакое не счастье, это гиперборейство!..

— Это Эпикур...

Что было хорошо с Ирас, а даже и с Хармианой, так это то, что всегда возможно было прервать разговор и уйти, ничего более не объясняя...

Он снова приходил, и она тихо и вяло удивлялась. За какие-то полдня она успела забыть его. Он почему-то представлялся ей каким-то белёсым, а глаза карие... Почему?.. Но вот он приходил, и оказывалось, что глаза серые, даже немножко смешливые, а волосы коричневые, а губы и щёки — очень обыкновенные... Они вовсе не полагали друг друга красивыми, но чем более находили друг в друге недостатков и некрасоты, тем более их тянуло друг к другу...

Он разговаривал, говорил с ней много, доверчиво. Цицерон так говорил с ней. Но Цицерон был стар. А когда говорил Марк, выходило, будто весь отдавался, предавался ей, и телом, и простой своей душой. Говорил он, рассказывал он. Она ничего не рассказывала. А он говорил, что может много выпить вина, а это нехорошо! И хвалился какими-то походами и победами. Говорил искренне, задушевно, а не так, будто она сделалась его собственностью, его имуществом, его волом или ослицей! И говорил, что он не помнит, какою она была в Египте, но пусть она простит его, это до того жаль! И наверное, он её и не видел тогда! А он безумно, безумно пристрастен ко всему греческому, и македонскому, особенно если в Азии! А Египет, её Египет — ведь это даже и не Азия, это Африка! Это такая греческая Африка! Потому что его любимый бог — это Дионис! Это простой хороший бог! Это бог музыки! Это Александрия! Нет, она не знает, какая прекрасная Александрия! Потому что он думает всегда об Александрии! Он помнит всегда Александрию!.. Он хорошо учился. А его дед, тоже Марк Антоний, которого Марий приказал убить, и послал Анния с солдатами, а Марк Антоний заговорил, моля о пощаде, а солдаты плакали, и Марий вбежал и обругал своих солдат и сам отрубил голову Марку Антонию. Это правда всё было! Дед в тоге, в каждой руке — маленький бюст — изображения предков. Я и вправду подружился с Гаем Курионом, мне четырнадцать лет было, я ему двести пятьдесят талантов задолжал! Так обо всех говорят, и о Цезаре, а ничего не было! Потому что в Риме всегда так, всегда приходится жениться, разводиться, жениться снова. У тебя славный сынишка. У меня тоже дочь Антония и два сына, их зовут Юл и Антил, совсем маленький. Ну и таскал с собою на пирушки эту Кифериду! Ты думаешь, республика — это хорошо, а это — сплошная продажность! А ты думаешь, я горячий и наивный, а я честно признаю, что у нас в Риме — всё от греков! И то, что Катон Старший написал, это всё идеал, только идеал! Таких женщин в Риме нет, чтобы они пряли, ткали, экономили, закладывали в бочки сушёные овощи и изготовляли мужу одежду из чёсаной шерсти! И ты не огорчайся, если эти курицы не признают тебя, они совсем не такие добродетельные!..

И закрывал глаза и мгновенно засыпал, уткнувшись подбородком в её плечо...

* * *

Цезарь так более и никогда не приехал к ней. Антоний говорил, что Цезарь дурно себя чувствует и даже, наверное, не будет на заседании сената в курии Помпея...

— ...иды марта наступили... заседание не может состояться без Цезаря...

Он был озабочен состоянием здоровья Цезаря. Он никогда не спрашивал её о её отношениях с Цезарем. Она уже совершенно поверила Марку Антонию и хотела, чтобы он устроил её бегство. Ей нечего было делать в Риме. И она не думала о какой-то длительной связи с ним. Надо было уехать из этого Рима и больше никогда не возвращаться сюда! И она что-нибудь придумает, чтобы Рим оставил Египет в покое! А если не оставит, она, может быть, вступит в настоящую войну!.. Антоний приехал поздно ночью с шумными солдатами и быстро прошёл к ней и сказал, что Цезарь убит! Она удивилась и ничего не сказала. А он быстро говорил, что сейчас же сменит стражу. И выбежал... Она пошла в детскую и села подле кроватки, где спал Антос. Не знала, сколько просидела. Ирас и Хармиана стояли у двери в эту комнату. Потом она поняла, что ничего страшного не произойдёт, этот человек не хочет её смерти. Её приближённые во главе с Созигеном уже встали со своих постелей и ждали в атриуме. Она пошла в атриум. Марк Антоний тоже пришёл туда и стал им рассказывать, как всё случилось! Это Децим Брут уговорил Цезаря не лишать своего присутствия многолюдное и давно ожидающее его собрание. В пятом часу дня Цезарь вышел из дома. Он ещё чувствовал нездоровье. Тотчас после убийства заговорили, будто Цезарь покамест шёл в сенат, получил несколько записок с предупреждением о заговоре. Говорили, что, в частности, Артемидор сунул ему в левую руку такую записку. Цезарь намеревался прочитать записки уже в сенате. Только, наверное, это неправда, и никаких записок с предупреждением о заговоре не было! Возглавляли заговор Гай Кассий, Марк Брут и Децим Брут. Перед тем как войти в курию, Цезарь принял участие в обязательном жертвоприношении. Принесли в жертву богам разных птиц. Там был и гадатель Супринна, и сказал, как он всегда говорил, что знаки благоприятные, а после убийства говорил, будто сразу сказал, что знаки совсем и не благоприятные! Но никто уже ничего не помнил, все перепугались. Но это уже после убийства. А после жертвоприношения Цезарь вошёл в курию и сел. Марка Антония там не было. А был там Марк Лепид, он-то и рассказывал. И ещё рассказывал, будто Цезарь давно уже говорил, что самая лучшая смерть — это смерть неожиданная, внезапная! Но после убийства все говорили, будто заранее всё было известно! А когда Цезарь сел, подошли к нему убийцы, как будто хотели приветствовать. И Тиллий Цимбр сказал, что, мол, хочет обратиться с просьбой, но Цезарь сделал знак рукой, что, мол, не сейчас, а после! А Цимбр ухватил его за тогу выше локтя. И тогда Цезарь рассердился и воскликнул: «Что за насилие!» И первым ударил один такой Каска. И все принялись бить кинжалами. И будто бы Цезарь сказал Марку Бруту: «И ты, дитя моё!» Только на самом деле не сказал!.. Трое рабов взвалили мёртвого Цезаря на носилки и понесли домой. Левая рука свисала. Начальник конницы Лепид побежал в дом Марка Антония и всё ему рассказал поспешно. Лепид говорил, что надо бежать, но Антоний сказал, что не надо, что заговорщики боятся их! И побежал в дом Цезаря, где Кальпурния рыдала, а врач, грек Антистий, осматривал мёртвое тело. Смертельной среди многих ран оказалась только одна, нанесённая в грудь. В городе творилась ужасная суматоха. Сенаторы бежали из курии. Торговцы, бросив лавки, бежали в курию. Брут пытался что-то говорить, но все кричали хором, каждый — своё! Потом заговорщики двинулись на Капитолий и кричали, что вернули Риму свободу и республику!..