Книга Ребенок - Евгения Кайдалова

– Буду. А то я начинаю забывать, что у меня есть голова. Знаешь, ученые говорят, что мы используем только десять процентов нашего мозга, так вот я, сидя с ребенком, использую одну сотую из этих десяти процентов.

– Используй все, что хочешь, в любом объеме, но ребенок от этого страдать не должен!

– Тебе не кажется, что это – невыполнимое условие?

Я промолчал. Отвечать «да» не хотелось, а притворщик из меня плохой. Смотреть на Инку тоже не было желания: она улыбалась, как жестокий победитель. Неужели она считает, что уделала меня в этом споре?

– Если мы останавливаемся на няньке, то ребенок будет видеть свою мать часа два в день.

– Мне этого достаточно.

– А ему? Ты его просто предаешь – ни с того ни с сего впариваешь какой-то чужой тетке, которая воспитает его на свой манер. Мы же не знаем, какие у нее по жизни установки и каким в итоге у нее получится Илья.

– Ну, детоубийцу мы приглашать не будем, а в остальном мне все равно.

– Зачем тогда вообще нам ребенок?!

Она безжалостно рассмеялась:

– Понятия не имею! Может быть, ты мне подскажешь?

Я подумал: а были ли горные вершины? Мне хотелось вышвырнуть ее из постели, из окна, из одного со мной города. Я лег на спину, натянул на себя одеяло и закрыл глаза. Лучше я уйду сам – по крайней мере в сон.

– Не слышу ответа! – насмешливо поддел меня голос Инки.

Хорошо, что мы спим под разными одеялами – сейчас мне было бы страшно даже случайно дотронуться до ее тела. Через пару минут я услышал, что она тоже легла, потом уснула. Тогда я поднялся и пошел посмотреть на Илью. Не знаю, что, кроме спящего ребенка, я ожидал увидеть. Перерезанное горло? Вряд ли. Но ведь что-то заставило меня посмотреть, все ли с ним в порядке. Я всмотрелся в насупленное от сна личико, заметил, что широкая (в меня!) ладошка крепко прижимает к себе ободранный железный грузовик (ребенок не спал с нормальными мягкими игрушками, только с какими-то угловатыми уродами), и увидел его годом старше, сидящим за обеденным столом. (Или это опять был я? Ведь мы с Ильей так похожи…) Напротив ребенка – строгая женщина с поджатыми губами в старомодном темно-синем платье. Вывод о том, что платье старомодно, я способен сделать только сейчас, тогда оно казалось мне просто уродливым, а от него казалась уродливой и вся женщина. Это – няня. Мама устала от постоянных болячек, забрала меня из сада и отдала этой страшиле, у которой кожа на шее отвисла, как у индюка. У нее огромные серьги из закопченного серебра, которые оттягивают мочку уха настолько, что она вот-вот разорвется, и тогда на стол и на мою тарелку польется кровь. Темно-синяя женщина сидит молча и неподвижно, но взгляд ее упирается в меня с пристрастием. Она хочет, чтобы я ел, и готова взглядом заставить меня донести ложку до рта. А я в оцепенении от того, что у нее сейчас разорвутся уши, и движения сковывает страх. Если бы она хоть улыбнулась или что-то сказала… Но она лишь молча хмурится и подается вперед, а я ужасаюсь, увидев качнувшиеся серьги – разрыв неизбежен. У меня начинают подрагивать губы, а женщина достает откуда-то снизу свой указательный палец и резко стучит им о стол. Сейчас у нее отвалится и палец! Я бросаю ложку и захожусь в истерике…

Я непроизвольно провел рукой по лицу, словно стирая страшную память. Как хорошо быть взрослым! Нет, правда, сколько преимуществ! Тебя никто не может ударить, насильно куда-то потащить или откуда-то вытащить, а если и попробует это сделать, то получит достойный ответ в кулачном стиле. Ты ничего не боишься, а если и боишься, то побеждаешь страх разумом. Никто не решает за тебя, что тебе делать, куда идти и как одеваться; правда, ответственность за принятое решение тоже на тебе, но любая ответственность лучше, чем несвобода. Ты сам выбираешь людей, которые тебя окружают… Да уж, я выбрал! И все равно любые последствия любого выбора лучше, чем колония строгого режима под издевательским названием «Золотое детство»!

Я прилег на родительскую кровать, так чтобы Илья был у меня под боком на своей зарешеченной койке. Спи спокойно, дорогой товарищ! Если я за тебя не заступлюсь, кто еще это сделает?

Последующую пару недель мы с Инкой провели, как араб с израильтянином, волею судеб оказавшиеся на одной подводной лодке: и зарезать друг друга нельзя, и деться некуда, и плыть каким-то образом надо. Илья же для нас выступал в роли ядерной боеголовки – каждый стремился установить над ним свой контроль. Думаю, что хуже всего от этого приходилось самой боеголовке: от постоянного раздергивания между двумя полюсами ребенок был весь на нерве и часто истерил. В принципе я его понимал: если мама говорит: «Пошли погуляем перед сном!», то, пока она одевается, папа уводит ребенка в ванную комнату, где можно подурить с водой, и на улицу Илья идти отказывается. Мама в сердцах высказывает папе все, что она о нем думает, и припоминает все его грехи с момента зачатия ребенка. Папа закрывает дверь и беспечным голосом предлагает еще попускать кораблики. Но ребенок почему-то трясется, вопит и валится на пол. Или: папа собирается почистить ему зубы, а мама говорит, что они еще не выросли, хотя зубов уже штук десять и еще три на подходе. Папа советует маме сосредоточиться на гигиене собственного рта, а именно закрыть его и не открывать до особого распоряжения. Мама в слезах хлопает дверью. Папа беспечным голосом предлагает Илюше погладить зубки щеточкой, но итог все тот же: вопли, тряска, падение.

К началу августа наши разборки так меня достали, что я был рад уйти от этой светлой жизни хоть в открытый космос. На помощь пришел, как и всегда, случай: от общих знакомых я узнал, что старая компания байдарочников, с которыми я когда-то ходил по Карелии, на днях собирается в поход. Меня они не приглашали, так как считали по уши увязнувшим в семье. Я тут же позвонил им, сказал, что старую гвардию рано списывать со счетов, и через пару дней уже стоял в штормовке на вокзале.

Карелия не подвела. Я был там второй раз в жизни, но если в первый раз я всего лишь, онемев, восхищался ее красотой, то сейчас бросился к ней в объятия за поддержкой и утешением. И она оказалась на высоте: утешение пришло сразу.

Как удивительно место воздействует на человека! Инка однажды призналась, что, подойдя к зданию МГУ на Воробьевых горах, она почувствовала себя вернувшейся домой, а вот я никогда не любил Москву, хотя родился там и вырос. Этот мегаполис всегда ассоциировался у меня с огромной кастрюлей мутного супа: при желании можно выловить в нем ароматные кусочки мяса, но чаще всего натыкаешься на склизкий лук и разварившуюся перловку. До одури много людей, домов, машин, событий, и все вышеперечисленное никоим образом не согласуется эстетически. Чтобы придать этой мешанине сносный вид, ее примитивно подсвечивают и до отказа начиняют блестящими витринами и стеклянными куполами торговых центров. Веселенькая мишура в виде рекламных плакатов – и люди готовы верить, что это рай земной. Между тем в Москве совершенно невозможно отдохнуть душой, а без этого рай – только жалкая декорация с ангелами и облаками.

А вот Карелия – божественное место. Я говорю это безо всякого пафоса, просто констатирую факт: попадая на эти древние валуны, к этим озерам, чувствуешь, что мир – это Божье творение и сам ты в руках у Бога. (Странно, я никогда не был религиозен, что вдруг на меня нашло?) Нет, не у Бога, у многих богов. Прыгая с камня на камень и всей душой вдыхая тишину, я остановился на высоте у края озера. Небо в виде бурых, как волки, облаков летело низко над водой, но иногда сквозь них прорезывался луч – словно золотая рука, мгновение гладящая волны. Поляна, на которой я стоял, была сплошным покровом из желтого мха и диких анютиных глазок. Я втянул воздух и закрыл глаза. Боги, владеющие этой землей, должны быть под стать суровому великолепию, царящему вокруг: этакие викинги с рогатыми шлемами, гордые, статные, непреклонные. Властно обрушивающие на людей непогоду и часто хмурящиеся, но и не чурающиеся светлой улыбки. Были среди этих богов и женщины с золотыми волосами, и маленькие феи в белых коронах – те в виде водяных лилий царили в заросших протоках между островами.