Книга Лучшее лето в ее жизни - Лея Любомирская

В тот момент когда героиня уже открывает рот, чтобы сказать мужу о своей смерти, в кухню заходят дети – девочка тринадцати лет и мальчик восьми. У девочки переходный возраст, она в отчаянии из-за крохотного прыщика на лбу и из-за юнца из гуманитарного лицея, который обещал позвонить и не позвонил. Она проходит ни на кого не глядя к своему месту, плюхается на стул и говорит, что завтракать не будет, потому что в этих ужасных оладьях тысяча калорий на квадратный сантиметр.

– Ну и дура, – заявляет мальчик. – Мама, ты почему такая синяя? Ты мертвец?

На него все шикают, а сестра дотягивается и дает подзатыльник.

– Да ладно, – ноет мальчик, – что, уже и спросить нельзя? Мам, чего она дерется?

Героиня понимает, что не может сказать мужу и детям, что она умерла. У нее просто-напросто не хватит сил.

Поэтому она по-прежнему продолжает вставать каждое утро, делает завтрак, провожает всех на работу и в школу, убирает дом, готовит обед и ужин и даже, когда на улице нет никого из соседей, немного ухаживает за садиком. С работы ей пришлось уйти, но на доходе семьи это не сказалось: втайне от героини муж получил страховку, которая была на его имя, поэтому им хватает с лихвой. К тому же сама героиня не ест, не пьет и не нуждается в новой одежде, что тоже большая экономия. Дети, конечно, немножко ее стесняются и никогда не приводят домой друзей, но героиня надеется, что со временем это пройдет.

Возможно, чуть позже муж не выдержит, убьет детей, подожжет дом и покончит с собой. Но пока они – образцовая семья. Настолько, что героиня даже иногда забывает, что она уже умерла.

Соня-Дора-Соня

Героини знакомятся, когда одна из них уже умерла, а другая выжила, хотя у обеих были совершенно другие планы. Они лежат на соседних кроватях, вернее, та, что выжила, допустим, ее зовут Дора, полусидит и держит ту, что умерла, за руку, и плачет почти без слез, но так хрипло и страшно, как будто у нее внутри что-то рвется и ломается и выходит наружу таким вот скрежетом. Дора ничего не знает про ту, что умерла, но про себя зовет ее Соней, просто потому, что у нее лицо и волосы как у Сони, и фигура, и рост, насколько Дора видит со своей кровати. Их обеих доставили в одну и ту же больницу, только Дору чуть позже, когда ее привезли и переложили с носилок на кровать, Соня уже там была, по крайней мере, Доре так кажется.

Дора смутно помнит, что до того, как ее привезли, у нее вроде бы был выпускной бал, а может, не бал, а просто она собиралась пойти в клуб, а может, в клуб она собиралась в другой день, а накануне пригласила в гости кого-то любимого, и накрыла на стол, и ждала его весь вечер, уже накрашенная и в вечернем платье, или в джинсах и новой маечке, довольно вызывающей, но очень красивой, или в полупрозрачном пеньюаре огненного цвета, но тот, кто должен был прийти, не пришел и не позвонил, а потом вообще отключил телефон и, наверное, смеялся над глупой Дорой в ее глупом пеньюаре, и от этого Доре было так ужасно, что она решила умереть.

Дальше Дора помнит только, как ее везут по коридорам на каталке и перекладывают на кровать, а на соседней кровати лежит Соня, у нее лицо человека, который собирается жить вечно, и Доре неожиданно хочется рассказать ей все-все: про выпускной бал и пеньюар, и про того, кто не пришел, а потом отключил телефон и смеялся над Дорой, и про то, что она, наверное, неудачница, ходячее несчастье, ничего не может сделать по-человечески, даже умереть как следует не умеет, и соседский кот приходит к ней через форточку и метит кухню, и даже герань у всех цветет, а у нее нет, хотя она все делает как положено. Доре кажется, что Соня ее поймет, что Соня уже была такая же, как она, но теперь лучше ее и умнее, что она знает, что делать, и научит, как теперь жить, раз уже все равно не получилось умереть. Дора с трудом полусадится на кровати – у нее все болит, хотя она не помнит почему, – и берет Соню за руку. И понимает, что Соня только что умерла.

Соню увозят, но Дора никак не может прекратить плакать. Она плачет, потому что не знает, как же ей теперь, потому что Соня умерла и не научила, значит, опять все то же самое: ждать целый вечер тех, кто не придет, и идти одной в клуб, и гонять из кухни соседского кота, и поливать нецветущую герань, и от этого Доре ужасно жалко себя и нестерпимо стыдно, ей хочется немедленно стать лучше, чтобы плакать не из-за себя, а из-за бедной Сони, которая не хотела умирать, но умерла, и теперь у нее не будет вообще ничего, даже нецветущей герани, соседского кота и дурацкого пеньюара огненного цвета.

В эту секунду Дора перестает плакать и проводит рукой по лицу. У нее болит и лицо, и рука, но Дора почти не замечает этого – она поняла, чтó должна делать. Она возместит Соне то, чего Соня лишилась. Вместо того чтобы жить свою жизнь, жизнь неудачницы Доры, она станет Соней и проживет Сонину жизнь так, чтобы Соня была довольна.

На мгновение Дора вспоминает, что она совсем не знает Соню, даже не знает, Соня ли она или, например, Фелисия, куда уж ей жить за нее целую жизнь. Доре становится страшно и жарко и делается трудно дышать, но это тут же проходит. Страх, сжимающий горло, пристал Доре, а Соня всегда чувствует себя уверенно. Соня прищелкивает языком – на языке восхитительный привкус приключения – и широко улыбается. Потом блаженно откидывается на подушки и закрывает глаза.

В этот момент дома у Доры соседский кот скидывает на пол горшок с геранью и деловито метит вывалившуюся из горшка кучу земли.

На перевод часов

Героиня, назовем ее Мария Эужения, стоит в ванной, босиком на холодном кафельном полу (а мама просила не стоять, обуйся, Мариазиня, говорила мама, обуйся, пожалуйста, простудишься же), и смотрит на свое отражение в зеркальной дверце висячего шкафчика.

Я опять не могу уснуть, жалуется Мария Эужения отражению, а ты? Я тоже, кивает отражение, я тоже. У отражения страшно больной вид, куда хуже, чем у Марии Эужении: глаза запали, скулы обтянуло, кожа какая-то зеленоватая и неприятно блестит. Мария Эужения проводит пальцем по щеке отражения – на щеке появилась полоска, а палец мокрый. Не лезь, морщится отражение, неприятно же.

Принять, что ли, таблетку? – спрашивает Мария Эужения, может, усну. А толку, пожимает плечами отражение, только голова опять разболится. Ладно, говорит Мария Эужения, пойду завтра к этой целительнице, как ее, нганганга… Нгана Нгонго диа Камуези, поправляет отражение и слегка улыбается, сходи, хуже точно не будет.

Меня зовут Соланж, говорит Мария Эужения (а мама просила никогда не врать, не надо, Мариазиня, говорила мама, нехорошо, когда-нибудь тебя поймают на вранье, и тебе будет очень стыдно), Соланж Беттанкур, я не сплю уже месяц.

Брось, говорит нгана Нгонго диа Камуези и звенит браслетами, как будто смеется, какая из тебя Соланж, кого ты хочешь обмануть? Нгана Нгонго маленькая, очень маленькая, очень черная, очень красивая, как расплавленный шоколад в кастрюльке, еще слегка дымится, воздух над ней чуть-чуть дрожит и сладко пахнет, или это Марии Эужении кажется от усталости. Не кажется, говорит нгана Нгонго, а снится.