Книга Могила тамплиера - Андрей Воронин

Сиверов разжал ладонь, выпустив ненужный нож, и с огромной неохотой повернул голову, точно зная, что увидит. Слева стояла широкая кровать под покосившимся, наполовину сорванным балдахином. На постели кто-то лежал. Глебу были видны только накрытые запятнанной красным простыней ноги, остальное заслонял Круминьш, который стоял перед кроватью на коленях. Его плечи тряслись – то ли он беззвучно хохотал, то ли так же беззвучно плакал.

Глава 21

– На самом деле все было наоборот, – сказал Глеб, проводив задумчивым взглядом официантку. У девушки была точеная фигурка и очень выразительная спина. В данный момент эта спина выражала откровенное презрение к компании взрослых, солидных с виду мужчин, не заказавших ничего, кроме кофе и чая. А фирменное мясное блюдо? А водка, в конце-то концов?! Ведь ясно же, что от любителей чая приличных чаевых не дождешься... – Круминьш и Каманин действительно познакомились на почве бизнеса и стали сначала деловыми партнерами, а затем и приятелями. Именно Круминьш заразил Каманина этой "рыцарской бациллой" и помогал советами во время организации московского клуба. До этого места в рассказе Каманина все было правдой. Но вот дальше все вывернуто наизнанку. Во-первых, этих знаменитых мечей было два, а не один. Каманин этого не знал, потому что ковали их не в Москве, а в Риге, по заказу Круминьша. Один из них Каманин получил в подарок и, по совету все того же Круминьша, провез через границу в матерчатом чехле вместе с гитарой.

Похоже, Каманин с самого начала завидовал приятелю. Тот был богаче, сильнее и пользовался большим авторитетом. Его уже тогда называли Гроссмейстером, причем, заметьте, не в шутку и не потому, что этого требовали правила игры, а всерьез и с должным почтением. А Ивар относился к Андрею немного свысока, снисходительно и покровительственно. Он прощал Каманину все его слабости и огрехи в воспитании, они его даже забавляли, и он этого никогда не скрывал. Одна история с пресловутым ударом Готтенкнехта чего стоит! Это же был самый обыкновенный розыгрыш... по крайней мере, вначале. Историю ордена Каманин знал слабо, его в ту пору больше занимала рыцарская атрибутика – все эти кольчуги, мечи и прочее железо. И вот однажды Круминьш, исключительно ради смеха, поднес ему эту сочиненную прямо на ходу байку. Это было на турнире, после очередного поединка, во время которого Каманин впервые испробовал на себе этот удар – естественно, в смягченном, щадящем варианте. Он спросил, что это было, и Круминьш, который всегда имел склонность к розыгрышам и мистификациям, тут же, не сходя с места, сочинил басню о никогда не существовавшем магистре и его мемуарах. На самом-то деле этот удар изобрел сам Круминьш... Да там и изобретать-то было нечего, тут весь фокус в его действительно нечеловеческой силе и отличной координации движений... Хотите, покажу?

Он начал приподниматься в кресле, но Федор Филиппович остановил его нетерпеливым движением руки.

– После, – сказал генерал. – И, если можно, не здесь.

– Прошу прощения, – сказал Глеб, садясь. – Увлекся. Кажется, я и сам подцепил легкую форму этого средневекового заболевания.

– Аспирин прими, – ворчливо посоветовал Потапчук. – Не хватало еще, чтобы ты начал расхаживать повсюду в латах...

– Громыхая, как пустое ведро, – подхватил Сиверов. – Так вот, – поспешно продолжил он, увидев появившуюся на лице Федора Филипповича кисловатую мину, – Каманин в эту байку поверил, причем так глубоко и искренне, что пристал буквально с ножом к горлу, требуя продать ему подлинник мемуаров этого Готтенкнехта, который якобы находился у Круминьша. Шутка получалась отменная, и Ивар сфабриковал ксерокопию перевода этой самой несуществующей рукописи, которую затем торжественно презентовал своему протеже. С этой шутки, собственно, все и началось. Вернувшись в Москву, Каманин расхвастался перед знакомыми своим приобретением, и кто-то более начитанный, чем он сам, открыл ему глаза: дескать, ты извини, приятель, но никакого Ульриха фон Готтенкнехта в природе не существовало. Каманин, как всякий излишне самолюбивый болван, естественно, затаил злобу. Да и шутка, по словам самого Круминьша, зашла чересчур далеко. Каманин ждал случая поквитаться, и такой случай вскоре представился. У Круминьша, вдовца с приличным состоянием, появилась невеста, в которой он души не чаял. Умница, красавица... разве что не комсомолка. – Поймав себя на том, что говорит о покойной в излишне игривом тоне, Глеб осекся и немного помолчал. – Не знаю, каким образом Каманину удалось вскружить ей голову, – продолжал он после паузы, – но он отбил ее у Ивара буквально за три дня и увез в Москву. А судя по оперативности, с которой он почти целиком присвоил бизнес своего латвийского партнера, к этому шагу он готовился давно. Так что это не Каманин, а Круминьш, проснувшись однажды утром, обнаружил, что у него не осталось ни невесты, ни денег, ни так называемого друга.

Он замолчал, увидев приближающуюся официантку с подносом, и потащил из пачки сигарету. Аспирант Гена Быков, слушавший Сиверова с открытым ртом, с готовностью поднес зажигалку и за компанию закурил сам, хотя за то короткое время, что они тут сидели, это была у него уже третья сигарета подряд. Зажав ее в зубах, Гена потянулся к лежащей на столе картонной коробке и предпринял попытку еще разочек заглянуть внутрь, но сидевший рядом Осмоловский молча дал ему по рукам. Профессор все еще был осунувшимся и бледным, но вечно растрепанная борода уже воинственно топорщилась, а глаза за стеклами очков смотрели на мир с прежним ироническим прищуром. Уяснив, что профессор до сих пор на него сердит, Быков поспешно спрятал руки под стол. Даже не взглянув в его сторону, Осмоловский сам приоткрыл коробку, и Глебу почудилось, что он видит вспыхнувший на стеклах профессорских очков золотой отблеск.

Официантка расставила чашки и все прочее, после чего удалилась, пренебрежительно покачивая бедрами. Чашки она расставила неправильно – очевидно, из принципа, – и Глеб с Геной Быковым потратили пару секунд, наводя на столе порядок. Сиверов передвинул поставленную перед ним чашку чая профессору Осмоловскому и забрал у него свой кофе, а Быков осуществил точно такой же обмен с Федором Филипповичем.

Глеб пригубил кофе и слегка поморщился.

– Можно подумать, что этот кофе готовил Круминьш, – сообщил он. – Последний раз я пил такие помои у него в гостях. Коньяку, что ли, заказать?

– А не рановато? – осведомился Федор Филиппович, дуя на чай.

– Да в кофе же! – оскорбился Сиверов.

Генерал отхлебнул из чашки и задумчиво почмокал губами.

– Если кофе такой же, как этот чай, ему никакой коньяк не поможет, – заявил он. – Разве что в пропорции три к одному: на три стакана коньяка чашечка кофе... Девушка! По сто граммов коньяка, будьте так любезны... Для расширения сосудов, – объяснил он Осмоловскому.

– Тут есть особи, которым расширять сосуды противопоказано, – сварливо проскрипел археолог. – У них через эти расширенные сосуды в мозг попадают разные гениальные идеи. Зарождаются в районе седалища и с током крови поднимаются к голове...

– Ну, Юрий Владимирович! – взмолился Гена Быков. – Сколько же можно?!