Книга Дневник любви - Тадеуш Доленга-Мостович

Она таки убедила его, что и не думает об отъезде, и дала ему время на размышления до двенадцати часов завтрашнего дня. К тому же взяла с него слово, что он посоветуется со мной. Как видно, в своем высокомерии она рассчитывала на мой испуг и считала, что я глупее нее… Тем лучше! Скоро увидит, как иметь со мной дело.

Только я услышала, что внизу за Яцеком закрылась дверь, так сразу же захотела ехать домой, но Фред задержал меня:

— Погоди. Своего мужа ты застанешь дома и потом. В конце концов, можешь позвонить ему, чтобы подождал тебя. А здесь, я уверен, мы услышим такие вещи, которые могут нам очень пригодиться.

— О чем мы можем еще узнать!

— Ба! Неужели ты думаешь, что та пани действовала по собственному почину? Не сомневаюсь, что она сейчас будет отчитываться своему начальству о разговоре с паном Реновицким. Ведь если бы… — Он вдруг замолчал и поднял вверх указательный палец. — Внимание!

По его примеру я тоже припала к наушнику. Он был прав: мисс Норман разговаривала с кем-то по телефону.

Теперь, когда мы уже знали, что она шпионка, нас было невозможно обмануть. Хотя она и говорила якобы о каких-то торговых делах — о сроках уплаты, о векселях, импорте и так далее, — мы понимали, что это просто условные обозначения, а на самом деле она отчитывается о своих переговорах с Яцеком. Это было совершенно ясно, и Фред (вот гениальная голова!) начал быстро записывать все, что она говорила. Когда закончила, мы стали расшифровывать содержание всего разговора. Задача наше облегчалась тем, что мы знали его предмет: дело Яцека.

Фред показал себя незаурядным мастером разгадывать загадки, да и несколько моих замечаний очень пригодились. Через час мы уже имели полную картину. Из нее следовало, что мисс Норман верила в уступчивость Яцека, а особые надежды возлагала на мое влияние на него. Она также давала понять своему собеседнику (видимо, какому-то главному шпиону), что Яцек ничего не подозревает.

Именно этого мы долго не могли понять. Что же еще он должен был бы подозревать? И тут Фред выдвинул очень вероятное предположение. По его мнению, это могло касаться только документа, подтверждающего их брак. Во всяком случае, некоторые слова той женщины вроде бы свидетельствовали, что такого документа у нее нет. А может, даже его вообще не существует.

В разговоре по телефону мисс Норман дважды подчеркнула требование «приготовить средства для оплаты». Это могло означать, что, получив ожидаемые дипломатические бумаги, она непременно должна была отдать Яцеку брачное свидетельство. Фред зашел в своих предположениях так далеко, что подверг сомнению сам факт двоеженства. Он упорно утверждал, что никакого брака вообще не было, а если и был, то ненастоящий, фальшивый.

Потирая руки, он сказал:

— Во всяком случае, положение не такое уж и опасное — благодаря этому моему аппаратику. Понимаешь?.. Теперь твой муж имеет свидетеля своего разговора с мисс Норман.

— Оно-то так, — заметила я. — Но ведь ты не захочешь признаться, что подслушивал.

— Почему нет? Если нужно будет, признаюсь. Ведь это моя профессия. Я детектив. Придется только, конечно, открыть, что я следил за мисс Норман по твоему поручению.

— Это очень обидно. Вся эта история получит огласку, да и вообще я не вижу, какая бы нам с Яцеком была от этого польза.

— Очень большая. Прежде всего — мы выбиваем оружие из рук той женщины.

Благодаря тому, что я слышал весь разговор, твой муж, составляя свое заявление, может сам сразу сказать: «Эта женщина шантажировала меня вымышленным двоеженством, чтобы добиться от меня секретных государственных документов. А мой детектив, пан Фред Ван-Гоббен, был свидетелем того разговора».

— Ну и что с того?

— Как это что? Мисс Норман немедленно арестуют, она не сможет отпереться от своей шпионской деятельности, и никто не поверит ее историйке о бракосочетании.

— Но ведь она открыто угрожала Яцеку, что в случае его ареста кто-то другой непременно разгласит его двоеженство.

— Дорогая, поверь моему опыту. Я уверен, что это просто обычный и широко применяемый у преступников способ шантажа, точнее — попытка отвлечь от себя опасность. А на самом деле никто после ареста, как правило, ничего не разглашает по той простой причине, что или нечего разглашать, или же спасая собственную шкуру, предпочитает оставить сообщника на милость судьбы.

— И все же, Фредди, мне страшно подумать, что будет, если это не пустая угроза.

— А есть ли другой выход? Ведь твой муж не согласится выполнить ее требование?

— Наверняка нет.

— И ты не станешь уговаривать его сделать это?

— Никогда и в мыслях такого не имела.

— Тогда надо действовать. Будет разумнее, если ты сейчас же поедешь домой и расскажешь мужу о том, что мы слышали его разговор с мисс Норман.

Я испугалась:

— Как это — мы? Тогда придется рассказать ему все. Фред засмеялся:

— Нет, всего рассказывать не надо.

— Но то, что я давно уже знала о его двоеженстве, что обратилась в ваше бюро в Брюсселе, что… целыми часами была с тобой вдвоем в номере отеля…

Он развел руками.

— Ничего не поделаешь. Другого выхода нет. Да, впрочем, тебе не обязательно признаваться, что ты прочитала адресованное ему письмо. Он наверняка поверит, если скажешь, что сразу же после его признания решила, не теряя времени, действовать по собственному усмотрению и обратилась в наше бюро за помощью.

— Ты прав, — согласилась я.

— Что касается того, что мы оставались вдвоем без свидетелей… Ты же сама говорила, что твой муж безгранично тебе доверяет.

— Оно-то так, дорогой, но я хотела бы подать все это как-то иначе.

Фред покачал головой.

— Не вижу другой возможности.

Немного посовещавшись, мы решили, что я поеду домой, а Фред останется караулить у наушников. Условились поддерживать связь по телефону, сообщая друг другу все новости. А так как Яцека дома я не застала — он оставил записку, чтобы я ждала его, — то я села и начала записывать события, которые так глубоко потрясли меня.

Душу мою охватывает тревога: хоть бы Яцек тем временем не допустил каких-либо опрометчивых поступков!

Сейчас, когда я пишу эти слова, часы бьют пять, а его еще нет.

Суббота, вечер

Если бы я умела писать драмы, то сцена, которая состоялась между мной и Яцеком, произвела бы в театре колоссальное впечатление. Прежде всего — его появление. Вернулся он в таком виде, что его было не узнать: бледный, с синяками под глазами, во взгляде отчаяние. Казалось, даже его одежда отражала то совершенно подавленное состояние, в котором он находился.

Он не поздоровался со мной, как обычно, а тяжело опустился в кресло, опустил голову и долгое время молчал, нервно сжимая пальцы.