Книга Александр. Божественное пламя - Мэри Рено

Так они рассуждали, полагая, что положение вещей осталось таким же, как и во времена древности, не желая видеть, что события совершаются людьми, а люди переменились.

В Македонии Филипп загорел и окреп, он мог провести в седле полдня, потом — целый день; на огромном поле у озера Пеллы неустанно упражнялась, совершенствуя тактику, конница. Теперь было две царские илы: Филиппа и Александра. Отца и сына часто видели едущими вместе, глубоко погруженными в беседу; золотая голова склонялась к черной кудлатой. Служанки царицы казались побледневшими и обеспокоенными; одна из девушек несколько дней не вставала с постели, оправляясь от побоев.

В разгар лета, когда пшеница поднялась и зазеленела, снова собрался Дельфийский совет. Коттиф доложил, что амфиссийцы продолжают сопротивляться, осужденные вожди не изгнаны, его собственная, наскоро собранная армия не в состоянии привести их к повиновению. Коттиф предложил Совету призвать царя Филиппа, который однажды уже укротил богохульников-фокейцев и теперь сможет возглавить священную войну.

Антипатр, бывший послом, поднялся. Он облечен властью высказать согласие царя. Более того, Филипп, в знак благочестия, берет на себя все издержки. Изъявления благодарности и тщательно проработанные условия договора были записаны и вырезаны на плите местным мастером; он заканчивал свою работу примерно в то же время, когда гонец Антипатра, которого на протяжении всего пути ждали свежие лошади, прибыл в Пеллу.

Александр играл с друзьями в третьего лишнего во дворе. Пришла его очередь, стоя в центре круга, ловить мяч. Он как раз поймал его, на четыре фута подпрыгнув вверх, когда Гарпал, обреченный следить за игрой, не принимая в ней участия, поковылял к нему. Во дворец из Дельф прибыл нарочный, молва уже разнеслась. Александр, сгорая от нетерпения поскорее увидеть письмо открытым, сам принес его царю, принимавшему ванну.

Филипп стоял в широком бронзовом тазу, покрытом орнаментом, распаривая больную ногу, пока один из слуг натирал ее едко пахнущей мазью. Покрытое сплетением рубцов и шрамов, тело царя ссохлось, одна ключица, сломанная много лет назад, когда под Филиппом убили лошадь, выпирала толстой мозолью. Он был похож на старое дерево, о которое год за годом трется рогами скот. Инстинктивно, не отдавая себе в этом отчета, Александр отмечал, каким оружием нанесена каждая рана. «Что за шрамы останутся на мне в его возрасте?»

— Распечатай сам, — сказал Филипп. — У меня руки мокрые.

Он закрыл глаз, чтобы не видеть дурных новостей. В этом не было необходимости.

Когда Александр вернулся назад во двор, его друзья плескались в фонтане, обливая друг друга водой, чтобы смыть грязь и остыть. Увидев его лицо, молодые, гладко выбритые мужчины застыли, замерев в движении, как скульптурная группа Скопаса.

— Свершилось! — сказал Александр. — Мы идем на юг.

7

У подножия расписной лестницы облокотился на копье страж. Это был Кефис, коренастый ветеран с седой бородой, подбирающийся к своим шестидесяти годам.

С тех пор как царь перестал приходить к Олимпиаде, охранять ее покой считалось неподобающим для молодых.

Юноша в черном плаще помедлил в тени коридора, разглядывая пестрый мозаичный пол. Он еще никогда не был в комнате матери так поздно.

При звуке его шагов Кефис поднял свой щит и угрожающе выставил вперед копье, заставив Александра выйти на свет. Он показал свое лицо и поднялся по ступенькам. Поскребся в дверь, но ответа не последовало. Тогда, вытащив кинжал, он резко постучал по дереву его тяжелой рукоятью. Внутри раздался сонный шорох, потом — звуки дыхания в темноте.

— Это Александр, — сказал он. — Открой.

Моргающая взъерошенная служанка в наспех накинутом платье высунула наружу голову; за ее спиной, как мыши, шуршали голоса. Сначала они, наверное, подумали, что пришел царь.

— Госпожа спит. Уже поздно, Александр, далеко за полночь.

— Впустите его, — произнес голос матери.

Она стояла у постели, затягивая пояс своей ночной рубашки, сшитой из шерсти цвета сливок и отороченной темным мехом. Он едва видел ее в мерцающем свете ночника; девушка, неуклюжая со сна, пыталась зажечь от него фитили высокой лампы. Очаг был чисто выметен; стояло лето.

Первый из трех фитилей загорелся.

— Этого достаточно, — сказала Олимпиада.

Ее рыжие волосы, рассыпаясь по плечам, смешивались с темным лоснящимся мехом. Косой луч от лампы высветил складку между бровей, морщины, залегшие в углах рта. Когда она повернулась к лампе лицом, стали видны только прекрасные черты, чистая кожа и плотно сомкнутый рот. Ей было тридцать четыре года.

Свет единственной лампы был неярким, углы комнаты тонули во мраке.

— Клеопатра здесь? — спросил он.

— В такой час? Она у себя. Ты хочешь ее видеть?

— Нет.

— Возвращайтесь к себе, — сказала Олимпиада женщинам.

Когда дверь за ними закрылась, она набросила на разметанную постель шитое узорное покрывало и жестом предложила ему сесть рядом; он не двинулся.

— Что с тобой? — нежно сказала она. — Мы попрощались. Тебе нужно сейчас спать, если вы выступаете на рассвете. Что случилось? Ты странно выглядишь. Дурной сон?

— Я этого ждал. Это не стычка с варварами, а большая война, начало всего остального. Я думал, что ты пошлешь за мной. Ты должна знать, что привело меня сюда.

Она откинула со лба волосы, прикрывая рукой глаза.

— Ты хочешь, чтобы я тебе погадала?

— Мне не нужны гадания, мама. Только правда.

Олимпиада опустила руку слишком быстро, их глаза встретились.

— Кто я? — спросил он. — Скажи мне, кто я такой?

Олимпиада застыла в изумлении. Александр увидел, что она ожидала какого-то иного вопроса.

— Не думай о том, что ты делала раньше, — сказал он. — Я ничего об этом не знаю. Только ответь на мой вопрос.

Она увидела, что за несколько часов, прошедших с того времени, как они расстались, он осунулся. Она едва не спросила: «И это все?»

Прошлое давно поблекло; глубокое содрогание, охвативший ее страшный сон, ужас пробуждения, слова старухи, тайно приведенной ночью в эту комнату из ее пещеры. Как это было? Она не знала большего. Она родила дитя от дракона, и теперь сын спрашивал: кто я? «Это я должна задать тебе этот вопрос».

Александр мерил шагами комнату, быстро и бесшумно, как волк в клетке. Внезапно остановившись перед ней, он сказал:

— Я — сын Филиппа, ведь так?

Только вчера она видела их вдвоем, едущих на плац: Филипп, ухмыляясь, что-то рассказывал, Александр смеялся, запрокинув голову. Она успокоилась и метнула на сына долгий взгляд из-под полуприкрытых век.

— Не делай вид, будто можешь в это поверить.