Книга Тайные дневники Шарлотты Бронте - Сири Джеймс

Одним из моих величайших утешений по возвращении домой стало чтение. Из Корнхилла исправно присылали огромные коробки новейших книг; ежедневно я проводила долгие часы, жадно поглощая их. Другим моим страстным увлечением была переписка. Я регулярно обменивалась новостями с Эллен, мистером Джорджем Смитом, мистером Смитом Уильямсом и своей подругой и бывшей школьной учительницей мисс Вулер, с которой я поддерживала связь с тех пор, как учительствовала в Роу-Хед. Письма расцвечивали мои дни яркими красками и дарили долгожданное спасение от хауортской изоляции. Редкие послания от Мэри Тейлор из Новой Зеландии были не менее занимательными: она казалась счастливой и довольной своей жизнью в далекой колонии, несмотря на периодическое одиночество и тяжелую работу по управлению магазином.

Временами, когда мучительные воспоминания посещали меня слишком часто или уединение казалось совершенно невыносимым, я вынимала письма месье Эгера из палисандровой шкатулки и перечитывала их. Я прекрасно понимала, что поступаю глупо; в голове и сердце больше не было места для старого хозяина, и я давно примирилась с этим. И все же по неведомой причине, когда бы я ни доставала эти хрупкие листки в мерцании свечи, слова и мысли месье приносили мне утешение.

Между мной и мистером Джеймсом Тейлором, распорядителем моих издателей, возникла теплая дружба по переписке. Несколько раз я встречалась с ним и ощущала, что мистер Тейлор очарован мной. Когда в апреле 1851 года он поведал о своем намерении нанести визит в Хауорт, у меня возникло предчувствие касательно цели его визита, и я была склонна отнестись к нему благожелательно. Как я и думала, мистер Тейлор сделал мне предложение. Однако существовало одно препятствие: он собирался немедленно уехать в Индию на пять лет, чтобы управлять местным отделением «Смит, Элдер и Ко», и испрашивал моего согласия выйти за него замуж после возвращения.

Пятилетняя отлучка и три океана между нами — для меня это было равносильно вечной разлуке! Кроме того, нашлось и более существенное препятствие: во время визита я не смогла обнаружить в мистере Тейлоре, как ни старалась, ничего джентльменского — ни единого намека на действительно хорошее происхождение. Более того, его сходство с моим братом Бренуэллом (он был невысоким и рыжеволосым, с огромным, устрашающим носом) казалось весьма примечательным; когда он стоял рядом и сверлил меня глазами, у меня кровь стыла в жилах. Папа, кажется, считал, что свадьба с таким порядочным, надежным человеком, как мистер Тейлор, пусть даже отложенная на пять лет, — весьма разумное и стоящее предприятие. Однако я не могла выйти за него, даже если бы отказ обрек меня на безбрачие и одиночество до конца моих дней.

В Лондоне шутки ради мы с Джорджем Смитом под именами мистера и мисс Фрейзер посетили френолога[69]со Стрэнда, доктора Броуна, который предоставил нам письменный анализ наших склонностей и способностей. Мистер Смит был признан «любителем прекрасного пола, нежным и доброжелательным, идеалистом и романтиком, не склонным к промедлению». Весьма правдивое описание! Я же, как выяснилось, обладаю «неплохим даром речи», могу «выражать свои эмоции ясно, сильно и точно» и «наделена обостренным чувством прекрасного и идеального». Мои привязанности «сильные и длительные»; «даже не будучи поэтом, она имеет поэтическое чутье, по крайней мере, пронизана восторженным светом, свойственным для стихотворчества». Характеристика обрадовала меня, поскольку самые лестные его детали описывали образ женщины, которому я стремилась соответствовать.

Полагаю, я оставалась в Лондоне дольше, чем следовало, потому что избегала нестерпимой пустоты собственного дома. Затем я провела несколько чудесных дней с миссис Гаскелл и ее семейством в их полном жизни и воздуха особняке в Манчестере. По возвращении в Хауорт меня навестила Эллен, но после ее отъезда одиночество показалось еще более невыносимым. Тоска по сестрам причиняла мне почти физическую боль, которая, хотя немного ослабела со временем, продолжала терзать меня днем и не давала уснуть далеко за полночь.

Во время прогулок по пустошам все напоминало мне о сестрах и времени, когда они были радом. Каждый кустик вереска, каждый лист папоротника, каждый молодой листик черники, каждая трель жаворонка или коноплянки вызывали во мне образ Эмили, которая так любила их. Живописные дали радовали Анну, и, оглядываясь по сторонам, я находила сестру в синих отливах, светлых дымках, волнах и тенях горизонта. Ах, если бы испить из чаши забвения и позабыть большую часть того, что сохранила моя память! Но забыть я не могла.

Кроме того, меня тревожило, что издатели ждут очередной роман. Пока все мои разрозненные попытки начать новое повествование оказывались неудовлетворительными. Но я не могла больше откладывать неизбежное.

Поскольку «Смит и Элдер» ясно дали понять, что отказываются от «Учителя», я заперла злосчастную рукопись в шкафу и решила начать новую книгу, которая рассмотрит опыт моего пребывания в брюссельском пансионате в ином свете, с точки зрения женщины. Роман я назвала «Городок». Очаровательный доктор Джон Грэм Бреттон и его мать, миссис Бреттон, были бессовестно списаны с мистера Джорджа Смита и его матери. Воспоминания о мадам и месье Эгерах я вложила в образы мадам Бек и профессора Поля Эманюэля, в конце концов покоряющего сердце моей героини Люси Сноу.

Работа над романом продвигалась мучительно медленно, ее прерывали приступы серьезной болезни и одиночества. Временами я отчаивалась, мне решительно недоставало взгляда со стороны, но некому было прочесть хотя бы строчку или дать дружеский совет. Более того, Каррер Белл не мог посвятить все свое время сочинительству, ведь он был «деревенской хозяйкой». Бесчисленные мелкие хлопоты, шитье и кухня отнимали добрую половину дня, особенно теперь, когда — увы! — осталась всего одна пара рук в помощь Марте вместо прежних трех.

Летели месяцы. Кипер умер, и мы похоронили его в саду. Флосси постарел и растолстел. Тишина, нарушаемая лишь регулярными визитами мистера Николлса к папе, оглушала. Когда Анна пригласила викария на чай всего за два месяца до своей смерти, она невольно (или нарочно?) подсказала мне удачную мысль. Поскольку обеденный стол был теперь слишком большим и пустынным для нас двоих, мы стали есть вдвоем в папином кабинете. Иногда после того, как мистер Николлс завершал свои дела с папой, я предлагала ему остаться на чай.

Викарий уже не был задиристым юнцом, который когда-то приехал в Хауорт; годы изменили и смягчили его. Теперь, между тридцатью и сорока годами, он казался мне даже более красивым и крепким, чем прежде: его лицо и тело слегка округлились, а густые, аккуратно подстриженные черные бакенбарды, обрамлявшие лицо и подбородок, придавали ему зрелый вид. Более того, теперь, оставаясь на чай, мистер Николлс вел себя намного более приятно, спокойно и кротко, чем в прошлом. Лишь изредка он отпускал какое-нибудь фанатичное замечание или защищал пьюзеитский религиозный принцип, заставляя меня морщиться, и с его губ больше не слетало фраз, унизительных для женской половины человечества. Напротив, он признал, что его былые взгляды в отношении женщин во многом переменились.