Книга Темные самоцветы - Челси Куинн Ярбро

— Мне было велено… нам всем было велено передвигаться по городу только в каретах. Особенно по вечерам. Надо было принять предложение Ракоци и воспользоваться его экипажем, но пришлось бы перепрягать лошадей, а это заняло бы не менее получаса. — Отец Краббе отмахнулся от комаров, назойливо жужжавших вокруг. — Я предпочитаю не сердить отца Погнера, когда это возможно.

Юрий прекрасно понял подоплеку его слов, но тем не менее счел необходимым заметить:

— Должно быть, вас беспокоит то обстоятельство, что именно ваш визит к Ракоци вызовет недовольство отца Погнера. И гораздо большее, чем поломка кареты. Ведь придется признаться, где мы ее оставили, а это ему понравится вряд ли.

Сказав это, Юрий невольно поежился. То, что карета осталась у Ракоци, мало нравилось и ему самому. Дурацкое колесо развалилось прямо по выезде со двора дома венгра, и его чересчур ретивые слуги вызвались привести все в порядок к утру. Ракоци же со своей стороны обещал лично за тем проследить. Ну как он заметит подпилы на полудюжине спиц?

— Что это за улица? — спросил отец Краббе. — Я ее не узнаю. Разве это не Хлебный ряд?

— Он чуть подальше, — тут же нашелся Юрий. — Поворот-два — и мы выйдем к площади, к той пекарне с желтым фасадом, где мы берем хлеб. Мы просто идем к ней с другой стороны, вот в чем все дело. — Он огляделся по сторонам, надеясь, что иезуит не заметил церквушки, где им следовало бы повернуть. Сердце его забилось быстрее при мысли о награде, какая его ожидает, если рискованную затею удастся осуществить. Он получит набитый золотом кошелек, но дело даже не в золоте, а в том, что князь Василий наконец-то оценит его по достоинству и сделает своей правой рукой. Тогда все достижимо — и богатство, и слава. И завидное положение, несмотря на бесчестье отца.

— Эти улочки так петляют, — пожаловался отец Краббе, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. — Не зная дороги, по ним можно блуждать и блуждать. Представляю, каково тут приезжим.

— Москва хранит много секретов, — произнес Юрий, довольный, что отец Краббе не видит его лица.

— Воистину, — отозвался иезуит, начинавший понемногу тревожиться. — Скажи-ка, не надо ли нам взять левее? Мы идем на запад — взгляни на луну, а посольство должно быть южнее.

— Да, это так, — сказал Юрий, украдкой прислушиваясь к каким-то шорохам за спиной.

Отец Краббе тоже насторожился.

— Что это было? — спросил он. — Ты слышал?

— Собаки? А может, крысы? — предположил Юрий. — По мне, уж лучше собаки. Крысы у нас свирепы и голодны словно волки.

— Крысы! — недоверчиво тряхнул головой отец Краббе. — Откуда бы им тут взяться?

— Возле пекарен много помоек, — пояснил Юрий. — Они роются там. Вскоре мы повернем на юг и выйдем к нужному месту. Оно и так уже рядом, но через стены не перелезешь. Вот и приходится их обходить. — В голосе его проскользнула насмешка, и отец Краббе ее уловил.

— Не дурачься, Юрий, — строго укорил он. — Ты говорил, что знаешь дорогу. Так веди куда надо и не путай меня.

— Как я могу? — сказал Юрий, легко ступая по выщербленным камням мостовой. — Вы ведь не отец Бродский. Вас с толку запросто не собьешь.

Простодушие и рассеянность отца Бродского были известны, и отец Краббе, несмотря на одышку и растущее беспокойство, позволил себе усмехнуться.

— Да, полагаю, это действительно так. Я всегда был приметлив. — Он осенил себя крестным знамением. — Прости меня, Господи, за гордыню.

— Сознавать собственные способности — не гордыня, а проявление благодарности к Господу, одарившему тебя ими, — назидательным тоном повторил Юрий слова наставлявшего его в ранней юности духовника. Говорил он это скорее себе, чем своему спутнику, окрыленный предчувствием успешной развязки истории, в какой отец Краббе был второстепенным, а он, Юрий, главным действующим лицом.

— Не знаю, не знаю, — пробормотал отец Краббе, которому с детства внушали другое. Он споткнулся и чуть было не упал. — Это неверное направление.

— Оно скоро исправится, — язвительно буркнул Юрий.

— Нам надо вернуться на Красную Площадь и пойти по главной улице. Конечно, мы потеряем время, но будем, по крайней мере, уверены, что не собьемся с пути. — Отец Краббе остановился и стал поворачиваться, но тут его резко толкнули в плечо.

— Не сейчас, достойный иезуит, — произнес Юрий, с откровенной насмешкой разглядывая свою жертву. — Сначала я у тебя заберу кое-что.

Потрясенный отец Краббе замер на месте.

— Я священник, олух! — вскричал он, чувствуя, что у него холодеет под ложечкой, несмотря на теплую ночь. — Что у меня можно взять? Даже мое распятие всего лишь серебряное, а не золотое.

— Ошибаешься, — спокойно произнес Юрий и коротко свистнул. — У тебя есть нечто такое, в чем я очень нуждаюсь. — Он вынул из ножен длинный кучерской нож и засмеялся. — Прости мне мой грех, добрый пастырь.

Отцу Краббе в жизни не доводилось слышать ничего более ужасающего, чем этот тихий, ликующий смех.

За спиной раздались какие-то звуки. Иезуит оглянулся. К ним приближались двое дюжих мужчин. Один был постарше, другой — помоложе, от обоих разило потом и крепким хмельным.

— Как видишь, мы здесь не одни, — с удовлетворением сказал Юрий. — Сбежать тебе не удастся.

— Юрий… — Отец Краббе сделал попытку попятиться, но верзилы уже были рядом. — Чего ты хочешь? Скажи! — В его голос вплелись пронзительные, визгливые нотки. — Клянусь, я сделаю для тебя все, чего ты ни попросишь…

— Все уже сделано. — Юрий облизнул губы. — Осталась лишь малость.

— Какая? — Отец Краббе оглянулся еще раз. — Что ты имеешь в виду? — Он вскрикнул, когда длинное лезвие, пропоров сутану, вонзилось ему в живот, и пошатнулся, пытаясь перехватить нож, чтобы исправить непоправимое. — Юрий! — Он задохнулся.

— Умри, безбожник-иезуит, — прошептал Юрий, вкладывая в этот шепот всю свою ненависть к тем, кто когда-либо им помыкал. — Умри — и я наконец-то восторжествую!

Отец Краббе опять закричал, когда Юрий ударил еще раз. Силы удара хватило бы, чтобы сбить католика с ног, но нож не пустил, и священник обвис на руках своего палача, заходясь от чудовищной боли.

— Оттащите его от меня, — задохнувшись, приказал Юрий верзилам. — Нужно выпустить из него кишки. Я хочу раскидать их по улице, чтобы крысы устроили пир, на останки которого утром наткнутся местные подмастерья. — Голова его шла кругом от ощущения собственного всесилия. Наслаждение, которое он испытывал, превосходило все ожидания. — Живее, живее!

Наемники подчинились приказу: один ухватил тело отца Краббе под мышки, другой принялся методично вспарывать его одеяние.

— Смотрите-ка, инородец, святоша, а носит такую рвань, — проворчал сердито верзила. — Сплошные лохмотья. Кто у нас это купит?

— Нет! — заявил повелительно Юрий. — Мы ничего не тронем. Ничего. Это не должно выглядеть как ограбление.