Книга Кольца вероятности - Александр Лоскутов

Альберт не соврал мне. И это делало мою ношу еще тяжелее. Если бы немец солгал, то у меня могло появиться хоть какое-то оправдание тому, что я оставил его лежать в коридоре в громадной кровавой луже. Но нет…

Урод ты, Зуев. Самый настоящий урод.

Я вышел прямо через парадную дверь, тяжело спустившись по ступеням. Пистолет я на всякий случай держал в руках, хотя в нем не осталось ни единого патрона. Около дверей торчали пять мужиков самого внушительного вида и с оружием в руках, которое они даже не думали скрывать. Хотя, собственно, в автоматах не было ни малейшей нужды, если бы дошло до драки, любой из этих мордоворотов мог бы свернуть меня в бараний рог одной левой.

Но они просто смотрели на меня. Смотрели настороженно и с опаской. Смотрели, будто случайно направив стволы автоматов в мою сторону. Смотрели, будучи готовыми в любой момент открыть бешеный огонь.

Я прошел мимо них и заковылял дальше по замощенной маленькими разноцветными плитками дорожке. Шел я не оборачиваясь, хотя буквально кожей чувствовал тяжелые взгляды, уткнувшиеся мне в спину. Фактически в любой момент можно было ожидать пулю между лопаток… Я шел, просто устало поднимал ногу и опускал ее снова, оказываясь уже на полметра ближе к воротам.

И я ушел. Никто из оставшихся без руководства людей Братства не попытался остановить меня. Они даже избегали встречаться со мной взглядом. Только смотрели.

Я вышел в широко распахнутые ворота и медленно побрел по дороге, погрузившись в ночную прохладу.

Иркутск.

Как я добирался туда? О, это был самый настоящий кошмар. Кошмар, длившийся почти неделю, которая показалась мне вечностью. Вполне возможно, это были самые ужасные дни в моей жизни. И если во Владивостоке садился на поезд человек, то в Иркутске сошла из вагона уже самая настоящая развалина, у которой руки тряслись, как у припадочного. А уж чувствовал-то я себя так, как будто с того дня, когда я беззаботно ходил на работу и ныл по поводу мизерной заработной платы, прошло не меньше ста лет. И все это время я, наверное, провел внутри железной бочки, которой играли в футбол сказочные великаны.

Кто был повинен в этом? Братство? Нет. Никто меня не тревожил. Ни люди Долышева, ни Старое Братство. Если они и следили за мной, то делали это достаточно умело и не вмешивались. Я был целиком и полностью предоставлен самому себе.

Уж лучше бы мне пришлось прорываться с боем. Это стало бы для меня облегчением. И все потому, что кольцо Рогожкина, кажется, решило взяться за меня всерьез.

Мне было плохо. Мне было очень и очень плохо. Настолько плохо, что это заметила даже проводница, которая обеспокоилась тем, чтобы дедушка не отбросил коньки прямо в вагоне. Я уверил ее в том, что помирать пока не собираюсь, а если уж вздумаю, то подожду, когда окончится ее смена. Похоже, это ее несколько успокоило.

Вот только сам я такой уверенности не ощущал. И вообще, вполне вероятно, что в моем случае смерть была бы наилучшим выходом из положения.

Лучше уж сдохнуть, чем так мучиться.

Внешне мои страдания почти никак не проявлялись. Подумаешь, сидит какой-то наполовину седой старик и часами пялится в одну и ту же точку, ничего вокруг не замечая. Мои соседи по купе – молодая семейная пара – вообще считали, что я тут решил немного подремать. Они даже разговаривали шепотом, чтобы меня не потревожить.

Но даже если бы они орали во все горло, я, скорее всего, ничего бы не услышал, потому что в это время общался исключительно с собственным мозгом. Похоже, этот бедняга просто не мог разобраться в потоке самых разнородных чувств, затопивших его. Здесь были и ненависть, и усталость, и боль, и даже любовь.

Я тонул в этих ощущениях. Падал в бездонный черный колодец, наполненный собственным безуми­ем. Умирал и снова возрождался. Я видел лица людей, которых никогда не знал.

Практически не ощущая своего тела, я болтался по бушующему океану сумасшествия, подобно потерпевшему кораблекрушение моряку, и мой хиленький плотик угрожал развалиться в любой момент. И я подтягивал канаты, обвязывал доски, цеплялся за бревна руками, ногами и зубами в попытке оттянуть неизбежный конец до той поры, когда я закончу свои дела.

И я продержался. Я дождался, когда поезд достигнет Иркутска и, пересилив себя, на подгибающихся ногах вылез из вагона. Но при этом я был не совсем уверен: был ли человек, что сейчас тяжело тащился по улице, Антоном Зуевым, или это ковылял уже кто-то другой?

Чужие эмоции фонтаном кипели в моем разуме. Я чувствовал полностью покорную мне силу своего собственного кольца. Ощущал в себе упрямую силу взбесившейся стихии, которую мне удавалось обуздать только могучим усилием воли – кольцо Рогожкина. Слышал где-то на грани слуха тоненький писк чужих голосов, одновременно скандировавших что-то непонятное. Это был еще только набирающий во мне силу отпечаток эмоций Альберта, чье кольцо теперь украшало мой безымянный палец уродливым наростом, из-за которого моя левая рука теперь не годилась даже для такой простой операции, как чиркнуть спичкой.

Я уже не чувствовал себя человеком. Я стал чудо­вищем. Монстром. Я был тем, кто недостоин жить на этой земле. И я нес в себе силу трех колец вероятности. Горе тому глупцу, который решил бы обидеть ковыляющего по тротуару получеловека по имени Антон Зуев. Сейчас я чувствовал в себе способность убить человека одним только взглядом.

Но вряд ли это мне поможет справиться с Долышевым. Уверен, он не хуже меня владеет силой колец. Что было нисколько не удивительно. Если бы у меня было двадцать лет тренировки…

Мне нужно придумать что-нибудь другое. Я должен подготовиться.

Холодно. Слишком холодно. Ледяной ветер пронизывает до костей. Под ногами хрустит ледок, сковавший тоненькой корочкой поверхность луж. Холодно… Самое лучшее время, чтобы умереть.

Никто не помешал мне добраться к тому самому зданию, из которого я сбежал целую вечность назад. Охранники в холле даже и не подумали меня остановить. Только посмотрели на меня и уважительно кивнули. Кажется, одного из них – того молодого, небритого – я узнал. Именно он сидел и читал газету, когда я в прошлый раз ползком пробирался мимо поста охраны.

Увидев, что я на него смотрю, он вдруг улыбнулся и… подмигнул.

Господи боже, почему у меня вдруг появилось ощущение, что вся моя жизнь с того момента, когда я нашел свое колечко, уже просчитана и выверена как по часам? И я ухмыльнулся, поняв, что побег, за который я был благодарен Олии Саччи по гроб жизни, мне подготовил Долышев. Он все рассчитал прекрасно. Исподволь подтолкнул Олию к тому, чтобы она вывела меня наружу, а потом казнил ее за предательство, получив еще одно колечко в свою коллекцию.

Интриган чертов. Все просчитал. Все продумал.

И сейчас меня так свободно пропускают внутрь только потому, что он заранее знал, что наши пути пересекутся. Знал, что я приду за ним. Знал, что мне суждено сыграть во всем этом ключевую роль. Черт… Да что тут говорить, он наверняка уже знал о том, что меня изберет кольцо, еще до того, как неведомый мне курьер пустился в свою последнюю самоубийственную поездку, унося в кармане величайшую ценность этого мира – кольцо вероятности.