Книга Вокзал - Олег Андреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Какой же ты у меня…
– Какой?
– Добрый. Вот какой.
Виолетта краем глаза увидела лейтенанта милиции, который вел под руку Оксану. Сначала она подумала, что кассиршу тоже взяли. Но, присмотревшись, поняла, что ошибается. Ну и правильно, нечего со стариком тереться.
Сама счастливая, она и в других видела счастье.
Она ждала, что Ларин придет, она только не думала, что он будет так зол.
На словах Нины Андреевны: «Электричка из Кустова прибывает к десятой платформе. Раньше там были красивые леса, а теперь…» – Ларин влетел, выхватил из рук Собиновой микрофон и закричал:
– Все! Хватит! Доболтались!
Собинова мягко, но настойчиво вернула себе микрофон и договорила:
– … а теперь соорудили какой-то завод, испортили природу. Но люди там хорошие.
После этого щелкнула тумблером и сказала спокойно:
– Слушаю вас, Виктор Андреевич.
Как ни странно, Ларин и сам немного успокоился. Он сел на свободное кресло, вперил взгляд в мальчикового вида женщину и спросил:
– Вы замужем?
– Нет.
– Понятно. Я так и думал.
– Вы могли справиться в отделе кадров.
– Нечуток, каюсь. Но сейчас не обо мне речь.
– Обо мне.
– Именно. Вы знаете, Нина Андреевна, сколько вы сегодня наговорили людям глупостей?
– Нет. Сколько?
– Много.
– Каких конкретно? Если не трудно, перечислите хотя бы три.
– Зачем вот сейчас вы говорили про Кустово? Про природу, про хороших людей?
– Это что, глупости, по-вашему?
– Да! Это глупости. Это отвлекает людей…
– От чего?
– Они пришли на вокзал, чтобы точно и в срок отправиться в пункт назначения. Они пришли, чтобы просто уехать.
Собинова шмыгнула носом.
– Разве это возможно?
– Что?
– Просто уехать. У вас получалось хоть раз в жизни просто уехать?
Отправиться в пункт назначения?
– Хватит философии. И так вы уже ею всех достали. Всему свое место и время.
– Что вы такое говорите, Виктор Андреевич?! – присвистнула по-мальчишески Собинова. – Впервые слышу, чтобы человеку отводили специальное время и место, чтобы мыслить.
– Так, ладно, хватит, с завтрашнего дня вы не работаете на вокзале.
Собинова и этого ждала. Но не сегодня, нет, не сегодня.
– Вы назвали только одну глупость, хотя и сами не верите, что это действительно глупость. А я просила три.
– Что вы несли про сюрприз?! Какой еще сюрприз?!
– Вот видите, вы не знаете, а считаете глупостью, – улыбнулась Собинова.
– Когда на путях перерезает человека – это сюрприз, когда горят спецвагоны – сюрприз, когда…
– Когда арестовывают Оксану, – подсказала Собинова.
У Ларина отнялась речь. Неужели весь вокзал в курсе.
– Вы говорите о неприятных сюрпризах, вы вообще неточны в выражениях. По Далю, сюрприз – нечаянная, внезапная радость, нежданный подарок, нещечко.
– Что?
– Нещечко. Нечто. Тайна, вещица, гостинец, дорогая вещь, лакомство, сокровище. Пойдем, я скажу тебе нещечко.
– Впервые слышу, – растерялся Ларин.
– О, вы многого не слышали. Так вот я готовлю лакомство. А вы меня увольняете.
Ларину нечего было сказать. Он смотрел в чистые глаза Собиновой и понимал, что сейчас не с ней выясняет отношения, а с собой. Он из себя хочет выгнать мысль, чувство и душу. А иначе – как? Как все это вынести?
Он поднялся.
– Виктор Андреевич, а вам правда не нравится?
– Что?
– То, что я говорю людям. Понимаете, я не могу по-другому. Я их вижу.
Вижу, как они торопятся, как волнуются, как смеются и плачут. А я им – в семнадцать сорок пять? Отойдите от края платформы? Просьба пассажирам? Да так вообще не говорят в русском языке! Просьба к пассажирам. И вообще…
Нина Андреевна шмыгнула носом. И Ларин понял, она сейчас расплачется.
– Да что там за сюрприз вы готовите? – еще с тенью раздражения спросил он.
– Я хочу спеть. И еще, знаете, я подумала: мы оба с вами Андреевичи. Может быть, у нас был один отец?
– Как это? – опешил Ларин.
– Ну в философском смысле…
Ларин махнул рукой. И расхохотался. Действительно, в каком-то смысле у них был один отец, одно воспитание, собственно говоря. Они оба хотели добра, но почему-то получалось иногда совсем, совсем наоборот…
Лейтенант Хоменко не довел Оксану до отделения милиции. Он еще там, в кабинете Ларина, решил ее отпустить. Во второй раз, теперь уж наверняка в последний.
Он провел Оксану Панчук по залу ожидания и вышел на перрон. Впереди увидел знакомую экскурсоводшу с каким-то мужиком, явно не московского разлива. Похоже, не поверил своим глазам, женщина была счастлива. Милиционер угадал ее состояние по выражению лица, по блеску глаз, по походке, еще по массе невидимых простому смертному или нелюбившему черт, жестов и мимики.
Раньше Виолетта ему не нравилась. Не то чтобы совсем, но было в ней что-то… Может быть, то, что смотрела на него, как на пустое место. Вообще-то ему нравились независимые женщины, но не в такой степени. Всему есть предел.
Правда, Оксана тоже была независима. Стало быть, и нелюбовь к независимым проистекала из личного опыта и уже год не заживающей любовной раны. Для него все женщины как бы балансировали на грани между нормой и эмансипе. Иногда это восхищало, но в большей степени раздражало. Одно дело – восхищаться полуобнаженными телами девочек из кордебалета, другое – жениться на одной из них. Вся его нравственно-просветительская занудная деятельность в отношении Оксаны проистекала от дремучей неграмотности и совершенно устаревших и ненужных установок. Полная путаница чувств приводила милиционера, привыкшего ясно мыслить, в замешательство. Если бы кто-нибудь сказал, что термин «прелюбодеяние», заимствованный из Ветхого Завета, совсем не то, что он себе представляет, Хоменко не поверил. Не беспорядочные половые связи или соблазнение замужней женщины, а посягательство на чужую собственность. Именно собственность, ибо звучит это примерно так: не возжелай ни дома ближнего своего, ни раба его, ни осла, ни жены его… Каково! Женщина на последнем месте в ряду инвентаря.
