Книга Программа - Грегг Гервиц

Дрей три раза окликнула Ли, не получила никакого ответа и оттащила ее от стены. Ее волосы спереди были запачканы кровью, на переносице тоже были кровоподтеки. Ли закричала, дернулась в сторону и снова замолотилась об стену.

Дрей точно отработанным приемом уложила ее на спину, уперлась коленом ей в грудь и прижала телефонную трубку к уху. Она попыталась дотянуться носком ноги до магнитолы, чтобы ее выключить, но не смогла этого сделать. Тим ответил после первого же звонка.

— Она в каком-то трансе, бьется головой об стену и не хочет униматься…

— Я тебя почти не слышу!

Ли дернулась и завопила.

— Она кричит, да еще эта музыка… — пояснила Дрей.

— Это Эния? По радио? Это один из ее курков. Выключи ее.

Дрей скатилась с Ли и нажала кнопку «стоп». Ли перестала метаться. Дрей щелкнула пальцами перед закрытыми глазами Ли, использовав голливудский прием сомнительной эффективности:

— И что мне теперь делать?

— Поговори с ней. Скажи ей, чтобы она приходила в себя.

Дрей убрала волосы с лица Ли: ссадин было много, но они оказались неглубокими.

— Ли, проснись. Пора просыпаться.

— Скажи, чтобы она пришла в себя. Используй это выражение.

Когда Дрей повторила команду, ресницы Ли затрепетали, и она открыла глаза. Глаза у нее закатились, но постепенно она сумела сфокусировать взгляд. Ее зрачки расширились, и она рванулась вперед. Дрей инстинктивно пробормотала: «Ш-ш-ш», чуть приоткрыв плотно сжатые губы. Взгляд Ли заметался по комнате, пока она не начала осознавать, где находится. Она шумно вздохнула и разрыдалась.

— Что там происходит? — спросил Тим.

Ли свернулась клубочком, обняла Дрей и прижалась лицом к ее боку. После секундного колебания Дрей протянула руку и погладила ее по голове:

— Теперь с нами все в порядке.

35

Из «порша» Фрида, припаркованного на подъездной дорожке дома Таннино, капало масло. Рядом с ним стояли принадлежащие начальнику службы судебных исполнителей «бронко»[26]и классический «олдс»,[27]на котором Таннино ездил по выходным, — желтоватый, с отделанным вельветом салоном. О том, что Фрид раз и навсегда распрощался с семейным бизнесом, свидетельствовал не только протекающий радиатор, но и его обычное водительское удостоверение. Единственным свидетельством былой роскоши были сделанные на заказ номерные знаки.

Фрид и Томас ожидали Медведя и Тима в доме. С ними были Таннино и прокурор Винстон Смит, двумя руками державшийся за поля своей брендовой фетровой шляпы жестом фермера, надеящегося получить заем в банке. Мужчины сидели, утонув в мягкости огромного дивана Таннино, а его жена и сестра шумно суетились вокруг, ставя на стол эспрессо и сладости. Со стоящих на пианино фотографий в красивых рамках смотрели многочисленные родственники Таннино.

Жена Таннино погладила Тима рукой по щеке:

— Тим, дорогой, я не видела тебя со времен… — Она взмахнула рукой с накрашенными ноготками, посчитав, что этот жест служил исчерпывающим объяснением того, что она имела в виду. — Сейчас я вам принесу фиников. Джордж, у меня есть потрясающая штука. — Она была единственным человеком, называвшим Медведя по имени, не считая судей, которые делали это по долгу службы. — Цуккини, которые я приготовила на ужин. Пальчики оближешь. Нет, нет, вы сидите.

Извинения и отказы Тима с Медведем в этом доме просто игнорировали.

Племянница Таннино выбежала из своей комнаты, принарядившаяся и готовая отправиться на свидание. Мужчины вымученно улыбались и старались ее не замечать — она была настоящей красавицей, а бдительности Таннино было не занимать. Они с Таннино поцеловались — быстро чмокнули друг друга в губы, причем в этом жесте не было ничего неприличного.

— Этот парень, с которым она встречается, — Таннино показал на дверь, через которую только что вышла его племянница, — его арестовывали за кражу в магазине…

— Марко, — возмутилась его жена, протягивая Медведю тарелку, — ему было тогда одиннадцать.

Медведь воспользовался тем, что она отвлеклась, быстро сбросил вырезанный в форме цветка кусок цуккини в салфетку и сунул его в карман.

Сестра Таннино оставила подставки для салфеток, которые как раз расставляла на столе, и скрестила руки на груди:

— Винстон, выпей свою самбуку.[28]

— Спасибо, но я…

Она вздернула бровь, и Винстон тут же сделал то, что она просила. Она не сводила с него взгляда до тех пор, пока он не осушил свой стакан с дикой гримасой на лице.

Ко всеобщему облегчению Таннино заявил:

— А сейчас мы пойдем обратно в кабинет.

— Марко, — запротестовала его жена, — твои гости ведь еще не поели.

Таннино развел руки и сделал какое-то странное поглаживающее движение в воздухе. На этом все споры были закончены. Мужчины встали и, как отряд скаутов, гуськом пошли за ним по тускло освещенному коридору, по стенам которого были развешаны мрачные полотна с изображением святых, безропотно сносящих жуткие мучения. Двери кабинета захлопнулись, и они наконец-то оказались в безопасности.

Таннино щелкнул пальцами. Медведь протянул ему салфетку, в которую спрятал злосчастный цуккини, начальник службы судебных приставов открыл окно, свистнул одного из своих ретриверов и вытряс содержимое салфетки на землю.

Мужчинам понадобилась минута, чтобы прийти в себя и приобрести свою обычную самоуверенность после атаки жены и сестры Таннино.

Таннино показал Тиму на старый кожаный диван, сел рядом с ним и окинул его взглядом, полным то ли облегчения, то ли отеческой гордости:

— Я рад, что с тобой все в порядке.

Винстон и Фрид поддержали Таннино, Томас кивнул.

Тим вынул из кармана куртки неподписанную видеокассету и бросил ее на диван:

— Когда выдастся свободная минутка, взгляните на это. Это видео с начальной стадией внушения. На следующей стадии Программы Беттерс может уже управлять людьми, не присутствуя при этом лично.

— Девочка, — сказал Таннино. — Что с девочкой?

— Утром мы встречаемся с ее родителями.

Винстону вдруг вспомнилась самбука, и ему стало не по себе:

— Что ты сумел нарыть на Беттерса?

Тим рассказал обо всем, стараясь не упускать ни малейшей детали, честно повествуя о тех моментах, когда сам попадал под действие Программы. Томас, казалось, смягчился к тому времени, как Тим закончил перечисление своих унижений. Когда человек их профессии ради пользы дела шел на то, чтобы позволить другим оскорблять его достоинство, это могло усмирить самое сильное негодование коллег.