Книга Кровавая месса - Жюльетта Бенцони

Поняв намек, Лаура вложила ассигнацию в руку говорливой женщины, молча повернулась и ушла. По дороге домой она не произнесла ни слова. Сомнение — этот бич любви — снова проснулось, разбуженное одним-единственным словом. Мишель была в Нормандии, и именно туда отправился Жан! Этого оказалось достаточно, чтобы и без того хмурый день показался ей совсем мрачным. Лаура твердила себе, что, возможно, это всего лишь совпадение, но Лаура многое бы отдала за то, чтобы узнать, где живет старшая сестра Мишель. То, что Нормандия была большим герцогством, ее не утешало…

Дома на улице Монблан ее ждал третий неприятный сюрприз. Денек в самом деле выдался не из легких! Лаура надеялась отдохнуть в тишине у камина, где уже наверняка спал спокойным сном Эллевью, но, как только она вошла во двор, до нее донеслись раскаты женского голоса, что-то сердито кричавшего. Бина так кричать не могла, значит…

— Господи, помилуй! — воскликнула Лаура, внезапно догадавшись. — Клотильда Мафлеруа, должно быть, нашла Эллевью здесь и теперь устроила скандал!

В самом деле, перед канапе, на котором съежился больной певец, стояла дама в длинном синем рединготе и черной шляпе, прикрывавшей роскошные белокурые волосы. Поза ее напоминала греческую статую.

— …И я нахожу тебя здесь, у этой американской шлюхи! Можно подумать, что у тебя нет уютного комфортабельного дома, где я готова ухаживать за тобой день и ночь. Я хочу знать, чего тебе не хватает на улице Мариво! Впрочем, конечно, если тебя привлекает ее постель…

— Помолчи, прошу тебя! — простонал несчастный. — Мне не хватает тишины и покоя! И должен тебе заметить, что это канапе, а не кровать!

— До кровати вы, я уверен, доберетесь попозже. Кстати, где эта потаскуха? Мне не терпится с ней повстречаться и наконец…

— Она здесь! — прервал эту безобразную сцену ледяной голос Лауры. — Насколько я знаю, вас сюда не приглашали, сударыня, и я прошу вас уйти!

Женщина обернулась, и на Лауру уставились необыкновенно яркие, красивые синие глаза, исполненные ненависти и презрения.

— Вас? Ах, вот оно что! Мы, значит, аристократка, и обращение на «ты», принятое среди республиканцев, нас не устраивает?

— Я американка, и в моем языке нет обращения на «ты». Мы на «ты» только с господом. А теперь я снова настоятельно прошу вас уйти.

— Я уйду, если захочу! Ты еще не знаешь, с кем имеешь дело, красотка!

— Ну что вы, мне это отлично известно! Я видела вас в опере, вы танцевали в балете «Суд Париса», если не ошибаюсь. В роли Венеры вы были очень убедительны, и я вам аплодировала. Я готова вновь наградить вас аплодисментами, если вы положите конец этой недостойной комедии. Гражданин Эллевью принадлежит к числу моих друзей. Он пришел в мой дом в поисках тишины, в которой вы ему отказываете. Странная у вас манера любить мужчину, должна вам сказать!

— Тебе, конечно, виднее! Но у тебя этот номер не пройдет, слышишь? Эллевью принадлежит мне, и я никому его не отдам! Ни тебе, ни этой кокетке Эмилии де Сартин, которая привлекла его тем, что изображала из себя недотрогу. Он забыл, что до замужества она была продажной девкой в салоне старого Окана и собственной матери! Так что заруби себе на носу, он мой! А ты, мой дорогой больной, поднимайся и следуй за мной! Меня ждет карета…

Певцу пришлось подчиниться. С тяжелым вздохом, растопившим бы даже айсберг, он встал и последовал за Клотильдой, которая вышла из гостиной походкой королевы варваров, ведущей за собой добычу к своей боевой колеснице. Когда за ними закрылась дверь, Жуан расхохотался, что с ним случалось нечасто.

— Возможно, Эллевью великий певец, но это несчастнейший из мужчин! — прокомментировал он. — Позволять женщине водить себя на поводке… Таких девиц следует дрессировать при помощи плетки! Но у него никогда не хватит на это смелости.

— Может быть, и хватило бы, — задумчиво ответила Лаура — она стояла у окна и наблюдала за вышедшей из дома парой. — Но он боится Клотильду. Она способна на все, и Эллевью знает об этом. Кроме того, повинуясь ей, он пытается отвести ее подозрения от своей настоящей любви. Я, кстати, тоже служу ему прикрытием.

— Эллевью сам сказал вам об этом?

— Да. Видите ли, его возлюбленная вместе со своей семьей скрывается от муниципалов в Сюси. Как только Клотильда Мафлеруа окончательно убедится в том, что Жан Эллевью любит только Эмилию де Сартин, она немедленно выдаст ее. Между прочим, я иногда передаю Эмилии весточки от Жана.

— Вы ездили к этим женщинам?

— Да, вместе с Биной. Они очаровательны, а малышка Эмилия настоящая красавица! У нее есть еще брат шестнадцати лет, и он тоже очень красив. Жуан нахмурился.

— Мне кажется, вам следует воздержаться впредь от подобных визитов. Это слишком опасно.

— Вы правы, в последнее время Париж пугает меня. Невозможно выйти из дома и не наткнуться на полицейских, которые вытаскивают из дома ни в чем не повинную женщину. Скоро они примутся и за детей! Такие зрелища я выношу с трудом. Ничем нельзя оправдать эту ненависть, эту звериную жестокость…

Жуан мог бы поспорить со своей хозяйкой, но он знал, что Лаура не станет его слушать. И потом, совсем не плохо, что молодая женщина наконец испугалась. Возможно, хотя бы теперь она поймет, что лучше всего сидеть дома и ничего не предпринимать.

И в самом деле, в течение следующих нескольких недель Лаура почти не выходила из дома. Она с все возрастающей тревогой прислушивалась к шуму обезумевшего города, окружавшего ее мирный островок. Новости приносили ей Питу и Сван. Форма солдата Национальной гвардии, которую носил журналист, и благоволение Конвента, которым пользовался полковник, позволяли им бывать всюду, все видеть и все слышать. Благодаря им Лаура узнала о том, что «всемогущий народ» не ограничился разорением могил королей в Сен-Дени — из Пантеона выкинули прах Мирабо и поместили туда останки Марата. Ей рассказали и о казни мадам Дюбарри. Бывшая фаворитка Людовика XV была так напугана, что потеряла сознание, когда ее привязали к доске гильотины. В довершение ко всему Робеспьер, хитрый лис, использовал разоблачения Шабо, в показаниях которого фигурировали Питт, принц Кобургский, де Бац и многие депутаты. Неподкупный во всеуслышание заявил о разоблачении заговора врагов Франции. Так возникло «дело об иностранном заговоре». Это послужило поводом для усиления репрессий в Вандее и стало пугалом для обывателей.

Лаура узнала также, что Эбер и Дантон все чаще оказывались объектами критики, подогреваемой Робеспьером, который стремился к диктатуре. Дело дошло до того, что, когда Дантон однажды отправился отдохнуть в провинцию с молодой и очаровательной женой, его срочно вызвал в Париж встревоженный Камиль Демулен. Дантон немедленно вернулся в город, но выглядел по-прежнему уверенным в себе. Великолепный оратор, крупный мужчина, он не сомневался ни в своем ораторском искусстве, ни в своей силе и презирал карликов, пытавшихся его свалить.

У друзей Лауры дела обстояли не лучше. Жюли Тальма пребывала в постоянном страхе за себя и за своих сыновей-близнецов, ожидая прихода полиции или секционеров, потому что великого трагика уже арестовали. Кое-кто вспомнил, что после побед Дюмурье на востоке в доме Тальма устроили праздник в его честь. Теперь, когда Дюмурье перешел на сторону англичан, актеру это припомнили, как и то, что он был другом жирондистов. Только заступничество Давида защищало Жюли, но удастся ли художнику спасти самого Тальма, этого предсказать не мог никто.