Книга Экспансия-2. Безоблачное небо Испании - Юлиан Семенов

Роумэн глянул в зеркальце: дорога была совершенно пустынной.

— Направо, — сказал Штирлиц. — А потом резко налево и вниз, к набережной.

— Хорошо.

— Так вам эта морда, — Штирлиц кивнул на портрет Ригельта, — не встречалась?

— По-моему, нет. Погодите, когда остановимся, я разгляжу получше. Долго до места?

— С милю. Вы говорили, Спарк работал в Лиссабоне. Он его не может знать?

— Спросим, — ответил Роумэн и с трудом сдержался, чтобы не сказать вслух то, что он сейчас думал про Макайра: «Ну, сукин сын, а!? Но как работает, стервец! Прямо по-бульдожьи! Только зачем я ему? Чем интересен? Ставить за мной „хвост“, тратить уйму денег на перелеты, это ж надо пробить через финансовое управление — огромные траты, на это редко идут наши скупердяи, зачем все это?!»

— Хорошо бы поскорее, — сказал Штирлиц. — Тут налево, видите, соломенные крыши, это и есть «Пескадор», встаньте за забором, сверху машину не будет видно.

— Ладно. Валяйте, слушаю вас.

— Ригельт был адъютантом штандартенфюрера Скорцени, вот в чем дело.

— Человека со шрамом?

— Да.

— С какого года?

— Думаю, с сорок второго. Хотя вопрос ваш застал меня врасплох, говоря откровенно. Почему вас интересует год?

— Потому что Скорцени принимал участие в расстреле полковника Штауфенберга и других генералов, участвовавших в покушении на Гитлера. Их убили за пятнадцать минут перед тем, как приехал Геббельс, он должен был лично допросить их, пока в Берлин летел Гиммлер. Кому-то было важно убрать заговорщиков до беседы с Геббельсом. Кому? Нас это интересует по сию пору. Мы до сих пор ищем следы. Значит, если в сорок четвертом Ригельт был со Скорцени, у нас в архивах есть на него материалы.

— Это интересно, Пол. На этом его можно сломать. А если мы его сломим на этом, прижав архивными документами, он отдаст нам имя того человека, который сказал ему, что вы посадили меня на испанский самолет, успел зарезервировать ему место на тот же рейс, сделать визу, снабдить деньгами и снотворным, — бутылка была закупорена на фабрике, значит, у них есть склад такого рода приспособлений… А если он назовет нам имя этого могущественного, судя по всему, человека, тогда дело прояснится, мы поймем, кто есть кто…

— «Мы» поймем, — усмехнулся Роумэн и затормозил. — Пошли есть рыбу, доктор. Кто это «мы»? Обручение секретных служб Америки и России?

— В борьбе против нацистской цепи, — улыбнулся Штирлиц. — Почему бы нет? Ведь мы союзники, а не враги, если, впрочем, согласиться с версией, что я действительно представляю русскую секретную службу… Жареную рыбу будете? Или вареную?

— Да ничего я не буду, — поморщился Роумэн. — Я буду пить минеральную воду.

— Здесь это очень дорого. Лучше закажите сок, очень легкий, зеленоватый, освежает… Ну, и, конечно, нас не может не интересовать этот лондонский журналист Мигель. Кто дал ему материалы на «Стиглиса»? Или «Бользена», это уж как угодно. Кто? Смысл? Интересно, нет? Там тоже потянется цепь, и она приведет к тому, кто дергает веревочки, сообщая нужные телодвижения куклам.

— Послушайте, — сев за столик, стоявший почти у самого берега, спросил Роумэн, — а как вы оцените то, что Гаузнера шлепнули в моем доме? Это по правилам? Или так Гиммлер не действовал — слишком уж рискованно?

— Вы можете рассказать мне — желательно по минутам — все, что там происходило?

Роумэн достал пачку неизменных «Лаки страйк», заказал подошедшему официанту («Спит на ходу, неудивительно, что живут в нищете, поворачиваться надо, а не мух считать, тогда нищих не будет») стакан сока и кофе, Штирлиц попросил себе чашку матэ и взглядом спросил у Роумэна разрешения взять его сигарету; тот кивнул и начал неторопливо, подолгу обдумывая каждое слово, вспоминать все, что случилось в Мадриде.

— Это очень странное дело, — сказал Штирлиц, выслушав рассказ Роумэна. — По почерку похоже на стиль Шелленберга, мой шеф любил внешние эффекты, полагал, что это сокрушающе действует на вербуемого. Но шлепать Гаузнера в вашем доме, шлепать лишь для того, чтобы получить у вас бумажку, да еще при этом открыто выражать вам сочувствие… Черт его знает, это дело нужно очень тщательно обмозговать… Подробности, Пол, мне нужны подробности, самые незначительные, пустые, фасон туфель Пепе, его манера прикуривать, расцветка галстука, стрижка, запах духов…

— Мне казалось, что от него разило козлом, — усмехнулся Роумэн. — Только после того, как он ушел, я понял, что это от меня самого разило потом, я очень потею, когда пугаюсь чего-то…

«Он не играл и не играет, — подумал Штирлиц, — так может говорить только искренний человек; если все же он играет со мной, то есть против меня, можно считать, что я уже проиграл партию, он значительно сильнее».

— Что касается запахов, — усмехнулся Штирлиц, — то надо обращаться к штурмбанфюреру СС фон Голесофф, он различал нюансы, мог сказать, из каких трав нагнали мед, с каких угодий — горы или равнина, Альпы или, наоборот, Тюрингия. Все «Шанели» различал по номерам и составлял психологический портрет женщины, которая интересовала Шелленберга, по ароматам, какие хранил ее бельевой шкаф; довольно любопытно, нет?

— Следы надо искать в Мюнхене, — хмуро заметил Роумэн.

— Почему именно в Мюнхене?

— У нас в Америке пока еще привлекают к суду за клевету и диффамацию, надо быть очень осторожным с обвинением кого-либо в чем-то… Объясню позже.

— Кого намерены обвинить?

— Я же сказал: объясню позже, когда и если соберу достаточно документов, которые можно квалифицировать как улики. Неопровержимые улики… Этот Пепе… Понимаете, Крис… миссис Роумэн сказала, что глаза его были полны сострадания, когда он наблюдал за тем, как ее мучил какой-то немец… Неизвестный мне немец… Как он задавал ей гнусные вопросы, упивался ожиданием ответа… Женщина чувствует острее нас, Кр… миссис Роумэн — особенно.

— Вам приятно называть жену именно миссис Роумэн? — спросил Штирлиц. — Или — так надо?

— Не знаю… Она как спасательный круг в шторме… Мне приятно сознавать, что она и я — одно целое. А вообще не суйте свой нос не в свое дело. Спрашиваю — отвечайте. И все. Ясно?

— Я теперь стал сильный. Пол, выздоровел. Врежу в ухо — только пятки засверкают.

— Это как? — усмехнулся Роумэн.

— Очень просто. Опрокинетесь на спину, а каблуки ваших туфель, скрывающие розовые пятки, на какой-то миг окажутся у меня перед глазами; когда противник повержен — в глазах высверкивает от радости. Ответ понятен, нет?

— Вполне. Но ваше смешное выражение напоминает перевод поговорки. Чьей только?

— Как это чьей? — удивился Штирлиц. — Конечно, русской… Ладно, давайте дальше про Пепе и миссис Роумэн…

— Черт с вами, называйте мою жену Крис… Мне вообще-то неприятно, когда ее так называет кто бы то ни было, кроме меня.