Книга Ухищрения и вожделения - Филлис Дороти Джеймс

Дэлглиш сказал:

— Трудно изолировать себя от неприятностей, даже от убийства, если ты замужем за полицейским.

— Да она никогда и не хотела, чтобы Сузи вышла замуж за полицейского.

Дэлглиша поразило, сколько горечи звучало в этих словах. И снова он испытывал чувство неловкости: ведь от него ждали какой-то поддержки, надеялись с его помощью обрести уверенность, а он считал, что меньше всех способен на это. Подыскивая, что бы такое успокоительное сказать, он взглянул на Рикардса. На лице Терри были написаны крайняя усталость, сознание почти полного провала, черты заострились и в неровном свете горящих поленьев казались еще резче. Дэлглиш решил, что лучше всего прибегнуть к обсуждению вещей сугубо практических.

— Вы давно ели? — спросил он.

— О, не беспокойтесь, я найду что-нибудь в холодильнике, когда доберусь до дома.

— У меня осталось немного кассуле, если вы любите тушеное мясо с бобами. Разогрею в один момент.

— Пожалуй, я не смогу сказать «нет», мистер Дэлглиш.

Поставив поднос на колени, Рикардс с таким наслаждением поглощал кассуле, словно ел впервые за много дней, потом тщательно подобрал соус корочкой хлеба. Только один раз он поднял взгляд от тарелки, чтобы спросить:

— Вы сами это готовили, мистер Дэлглиш?

— Когда живешь один, приходится учиться готовить хотя бы самые простые блюда, если не желаешь вечно зависеть от кого-то еще в одной из самых существенных сторон жизни.

— А вас это не устраивает? Зависеть от кого-то еще хотя бы в одной из существенных сторон жизни?

Но говорил он без горечи и, покончив с едой, отнес поднос с пустой тарелкой на кухню. Он даже улыбался. Секунду спустя Дэлглиш услышал плеск льющейся из крана воды: Рикардс мыл тарелку.

Он, должно быть, и не представлял себе, насколько голоден. Дэлглиш по себе знал, как легко ошибиться, поверив, что способен эффективно работать по шестнадцать часов в день, питаясь исключительно кофе с бутербродами, да и то лишь урывками. Возвратившись из кухни, Рикардс откинулся на спинку кресла с удовлетворенным вздохом. Лицо его порозовело, а голос, когда он заговорил, обрел прежнюю силу:

— Отец ее был Питер Робартс. Помните такого?

— Нет. Почему бы мне его помнить?

— Ни почему. Я тоже не помнил, но у меня было время им поинтересоваться. Нажился здорово после войны, а во время войны, кстати говоря, служил в армии и даже отличился. Один из тех ловкачей, кто хорошо видит свою выгоду. Он свою нашел в производстве пластиков. Ну и время было подходящее для ловких парней — пятидесятые да шестидесятые. А она — его единственная дочка. Ну, он состояние себе быстро нажил, да только так же быстро его и потерял. Причины самые типичные: расточительство, показная щедрость, женщины, швырялся деньгами, будто у него собственный печатный станок работает, думал, ему всю жизнь будет везти, несмотря ни на что. Ну ему и повезло — за решетку он так и не попал. Отряд по борьбе с мошенничеством сляпал против него хорошенькое дельце, оставалась пара-тройка дней до его ареста. Как раз тут его кондратий и хватил — инсульт. Обедал «У Симпсона»,[60]ткнулся лицом в тарелку, и все — такой же живой, как утка с яблоками, которая у него в тарелке была. Дочке небось не очень-то легко это все далось: вечером — папочкина любимица, только птичьего молока не хватало, а наутро — чуть ли не позор, смерть, бедность.

— Относительная бедность, — заметил Дэлглиш. — Впрочем, бедность всегда есть понятие относительное. Вам пришлось покопаться.

— Кое-что, не так уж много, мы узнали от Мэара, а кое-что пришлось разыскивать самим. Полиция лондонского Сити нам очень помогла. Я им на Вуд-стрит звонил. Раньше я убеждал себя, что все, имеющее касательство к жертве, очень важно. Но сейчас все чаще думаю, а что, если эти наши розыски — пустая трата времени?

— Да нет, это единственный надежный способ работать, — возразил Дэлглиш. — Ведь жертва погибает потому, что она — это она; она уникальна.

— Ну да, «если понимаешь, как она жила, понятной становится и смерть». Старик Бланко Уайт — помните его? — вдалбливал это нам в головы, когда я был еще совсем молодым районным констеблем. А что получается в результате? Путаница фактов, будто ты мусорную корзину перевернул. И ничего они о человеке, о личности на самом деле не говорят. А про эту жертву и подобрать-то нечего. Путешествовала налегке, без багажа. В доме у нее мало стоящего нашли: никаких дневников, никаких писем, кроме письма поверенному с просьбой назначить встречу на следующую субботу. С сообщением, что собирается замуж. Мы с ним, конечно, повидались. Он не знает имени этого человека. Да и никто вроде бы не знает, Мэар тоже. Больше никаких важных бумаг мы не обнаружили, только копию завещания. И там ничего захватывающего. Все свое имущество она завещала Алексу Мэару в двух строках — творение жесткой юридической прозы. Но я не могу представить себе, чтобы Мэар прикончил ее из-за двенадцати фунтов на спецсчете, хоть этот счет и в Нэш-Вест банке,[61]да коттеджа-развалюхи с жильцом, от которого невозможно избавиться. А кроме завещания и этого единственного письма, — только обычные извещения из банка, оплаченные счета… Дом удручающе чисто прибран. Можно подумать, она знала, что скоро умрет, и потщательнее прибрала свою жизнь. Между прочим, никаких признаков, что в доме что-то искали. Если там и было что-то, чего убийца искал, если он ради этого и разбил окно, он здорово замел следы.

— Если ему и в самом деле понадобилось разбить окно, чтобы проникнуть в дом, то это, по всей вероятности, не мог быть доктор Мэар, — сказал Дэлглиш. — Мэар знал, что ключ — у нее в медальоне. Он мог его взять, открыть дверь и вернуть на место. Разумеется, тут он рисковал бы оставить лишние улики на месте преступления, и, кроме того, некоторые убийцы не любят возвращаться к трупу. Хотя другие, наоборот, ощущают настоятельную потребность вернуться. Но если Мэар все-таки взял ключ, ему, несмотря ни на что, необходимо было бы вернуть его на место. Пустой медальон прямо указывал бы на него.

— Сирил Александр Мэар, — произнес Рикардс. — Только «Сирил» он теперь нигде не пишет. Считает, видно, что «сэр Александр Мэар» будет звучать благородней, чем «сэр Сирил». А чем ему не нравится «Сирил»? Моего деда звали Сирил. У меня, знаете, предубеждение против людей, которые отказываются от собственного имени. Между прочим, она была его любовницей.

— Он сам вам сказал?

— Ну, так или иначе, он все равно вынужден был бы это сделать, верно? Они были очень осторожны, но пара-тройка сотрудников, из руководства, должны были знать. Знали, а может, подозревали, какая разница? Мэар слишком умен, чтобы скрывать факты, которые — он может быть уверен — мы все равно выясним рано или поздно. По его словам, их связь оборвалась совершенно естественно, по обоюдному согласию. Он предполагает переехать в Лондон, она хотела остаться здесь. Ну она, так или иначе, вынуждена была либо здесь остаться, либо с работы уйти, а она хотела сделать карьеру, и эта работа для нее имела большое значение. По его словам, их чувства не были достаточно сильными, чтобы редкие встречи по выходным могли их долго поддерживать. Это он так формулирует, не я. Можно подумать, что эта их связь просто была им удобна. Пока он был здесь, ему нужна была женщина, ей — мужчина. А нужная вещь должна быть всегда под рукой. Что толку, если вас разделяют сотни километров? Как мясо в ближней лавке покупал. Он переезжает в Лондон. Она остается. Надо искать другую лавку.