Книга Рекло. Роман об именах - Владислав Дронов

слову про него, он выжил. Я чувствую это до сих пор. Иногда его боль передаётся мне. Это единственное, что он чувствует.

– Помнить, – ответил я Оне.

– А что бы ты не хотел бы забыть?

– Моё имя.

Она слегка улыбнулась, немного помолчала, будто бы готовясь к чему-то, что уже предрешено, а потом неожиданно спросила:

– А как меня зовут, Василе?

– Что? – оторопев спросил я.

– Как меня зовут?

Я будто знал её настоящее имя, но мои губы не давали выговорить его. Моё лицо скривилось, мой язык не подчинялся мне, мои губы лишь выдыхали пустоту. Она смотрела на меня с огромной грустью, такой, какую мне не приходилось видеть в её глазах за все дни пребывания здесь. Моя челюсть уходила вниз и неожиданно поднималась, стоило мне попытаться сказать её настоящее имя. Очевидно, что дело тут было не в физиологии. Я выдохнул, набрал полную грудь кислорода, закрыл глаза и представил перед собой мой дневник, в котором было записано имя. Её имя сюда я, конечно, не записывал, показалось, что это слишком опасно. Я был на верном пути. В какой-то момент, мне показалось, что моё сознание провалилось само в себя. Передо мной снова была мерцающая пустота, но в этот раз внутри, а не снаружи. Полностью растворившись в ней, нахлынуло чувство, что мои веки сами открываются. И ведь действительно так оно и было. Мои глаза смотрели на прекрасную девушку, сидящую впереди меня, которая вот-вот расплачется. Мой губы дрогнули, чтобы вдохнуть в слово нужное количество жизни. Мой язык начал извиваться внутри полости моего рта, предавая очертания рождающемуся рокоту звуков. И я назвал её по имени. Не по тому, что она представлялась мне раньше. А по её имени.

Сказать, что она была поражена – ничего не сказать. Похоже, что в итоге всё складывалось даже слишком удачно. Моя встреча с тем сияющим писателем и с самим собой оказались продуктивными. Грусть в её глазах исчезла, будто её и не было. Она подошла ко мне ближе и спросила радостным шепотом:

– Так ты понял? Ты видел?

– Наверное, – ответил я, но не до конца понимал, о чём идёт речь.

– Тогда все будет хорошо.

– А чего все вокруг какие-то обеспокоенные или грустные? – спросил я. – Они не привыкли?

– К такому довольно трудно привыкнуть. Скажи, Василе, ты бы хотел остаться тут?

– Не знаю. Тут уютно. Я многое понял, находясь здесь. Когда-нибудь, возможно, да.

В этот момент во мне что-то дрогнуло. Произошло это тогда, когда она поправила свои чёрные волосы. Откуда-то подул слабый ветер, и я почувствовал слабый запах её духов. Обычно в романтической литературе пишут про вздрагивание сердца, но у меня этот механизм подобен приступу одержимости, который переходит в долгосрочное чувство. Может, поэтому меня бросила тогда Катя? Она чувствовала, что за моей душой стоит не любовь, но полная одержимость? А чем она хуже? И поймет ли это чувство Она? Примет ли Она его? Один мой преподаватель выводил любовь, как смесь дружбы и телесной близости. Но чем хуже дружба и щепотка здравой одержимости? Не такой, какой окружен сумасшедший маньяк в парке, а такой, которая владеет впечатлительным чувственным молодым человеком, который смотрит на картину «Дама с жемчужной сережкой» и влюбляется.

– И что ты будешь здесь делать? – улыбаясь спросила Она. – Если решишь променять столичную жизнь на такую странную захолустную.

– Сделаю всех счастливыми. А потом буду, наверное, писать и играть в старые компьютерные игры с тобой. Может, научусь стоять на руках или играть на губной гармошке. Мне же не вечность в этой деревне сидеть нужно будет, смогу же я путешествовать и творить. Деревня будет моей базой.

– Хороший план. А что будешь писать? Для кого? – снова спросила она уже глядя мне в глаза.

– Для всех. Буду пытаться сделать счастливыми всех не только здесь.

– И зачем тебе это?

– Только так можно стать по настоящему бессмертным. Жить и селиться с помощью слова в чужих людях. Другого способа, кроме как делать их счастливыми я не вижу.

– А если люди этого не хотят?

– А их кто-то будет спрашивать?

– И меня собираешься сделать счастливой?

– А ты ещё не счастлива?

– Нет.

– Нет, не счастлива. Или нет, счастлива?

Она лишь улыбнулась и отвела взгляд куда-то наверх.

– Подождешь, пожалуйста? Я сейчас вернусь, – сказала Она.

– У меня есть выбор? – спросил я.

– Теперь есть, – загадочно ответила Она и быстрым шагом удалилась из комнаты.

К тому времени уже был полдень, Никита Соломонович снова посетил меня, измерил мою температуру, частоту пульса и давление. Дал болеутоляющую и рассказал пару забавных житейских историй. Это и правда помогло. Потом Богдан Алексеевич пришёл с поздним обедом, на одной тарелке меня ждала копчёная рыба, а на другом ризотто или плов, смотря с какой стороны глядеть на рис с грибами и овощами. Всё было очень вкусно, Богдан Алексеевич разделил со мной трапезу, рассказывая о своих студенческих похождениях. Он оставил мне какую-то книгу. Нужно будет глянуть. Я немного уснул, а когда проснулся начинало вечереть. Вернулась Она. Она переоделась в футболку и спортивные штаны. Очевидно – рабочий наряд. С собой она приволокла футболку, мольберт, краски и кисти.

– Нарисуй на футболке то, что видел, – сказала Она.

– Где? – спросил я.

– Везде, – ответила Она.

Я принялся рисовать на футболке пустоту, но вышла мазня со странной квадратно-круглой геометрической фигурой в центре.

– Ладно, футболку можешь забрать. Это мой подарок. Но это не всё. Подожди чуть-чуть

С этими словами Она принялась довольно активно корпеть над мольбертом, постоянно тасуя инструменты в руках, иногда используя обе руки сразу. Спустя час или два, за которые мне удалось даже слегка вздремнуть, работа была завершена. Представляла она из себя картину моей комнаты, выполненную маленькими мазками. Только вот вместо луны в окне был объект, который я нарисовал на футболке. А ещё на картине не было меня, но была чья-то тень, падающая на реку.

– Это тоже тебе. Ты первый, кому я дарю картину. А теперь я пойду, наверное, ты уже совсем устал. Насчёт дневника не буду тебе напоминать. Ты теперь и сам знаешь.

Она встала, открыла дверь и ушла, оставив картину и мольберт на своём месте. Я снова провалился в сон. Утром у меня уже получалось ходить и писать. Решил сам сходить до Никиты Соломоновича, встретил Ийа, во мне кипела животная ярость, но я был слишком слаб, мне осталось лишь просто зарычать. Он заговорил:

– Я Вас тоже рад видеть, Василе. Я понимаю всю вашу бурю эмоций и чувств, но прошу сдержаться. Приходите сегодня вечером к верёвочному мосту. Думаю, что нам действительно есть, что обсудить. Тем более, перед вашим отъездом. Алексей Дмитриевич прибывает уже через четыре дня, думал сообщить об этом Вам лично, но не подумал о прошлом, ещё раз действительно прошу