Книга В дебрях Маньчжурии - Николай Аполлонович Байков

подняв голову на фазана и взгляд его выражал смущение. Он был сконфужен не менее меня и, казалось, готов был просить прощения.

Двинулись дальше. Шагов через десять Ральф остановился и замер в стойке. Посылаю его вперед. Он подается, нерешительно ищет, делает круги, горячится; фазан убегает. Шагах в пятидесяти пес замирает, подняв переднюю лапу. Бегу к нему. Срывается фазан. Стреляю, отпустив его на верную дистанцию. Птица падает, как подсеченная серпом. Ральф торопится принести мне убитую; в это время из ближайших зарослей вылетают две фазанки. Я смотрю на Ральфа. В глазах у него страсть и азарт. Он знает, что я никогда не стреляю по фазанкам, но ему хочется, чтобы я выстрелил, это показывает вся его фигура, застывшая в ожидании. Он смотрит им вслед с сожалением и вероятно в его собачьем мозгу копошатся мысли, выражающие упрек и неодобрение. Его собачья логика не может помириться с логикой чело века. Посмотрев еще раз в мою сторону и снисходительно мотнув хвостом, он исчез в кустах, откуда начали вылетать фазаны пачками.

Взяв еще двух петухов, я вышел на сжатое поле, борозды которого бежали далеко по увалу и спускались вниз, в болотистый кочкарник.

У золотистых снопов чумизы толпились фазаны. Их было вероятно более сотни. Увидев меня, они насторожились, вытянули свои шеи с белыми галстуками и приготовились к бегству.

Ральфу очень хотелось побежать туда к ним, но, видя, что я остановился, он скромно уселся у моих ног и жадными глазами пожирал эту массу дичи, вероятно в своей собачьей душе удивляясь терпению охотника.

Когда я медленно двинулся вперед, фазаны побежали от меня по бороздам один за другим, гуськом, низко пригнув головы и вытянув длинные хвосты.

Ральф нервничал, порывался догонять их, но, опомнившись, ложился в борозду и сконфуженно посматривал на меня своими умными карими глазами.

Так бродили мы по полям и долам Мидиана до полудня. Солнце начало уже припекать и связка фазанов в десять штук немилосердно резала плечо.

Невдалеке темнел дубовый лесок и прохладная тень его манила к себе. Ральф, поняв мое намерение, помчался к этому леску и вскоре скрылся из виду.

Дойдя до его опушки, я услышал задорный лай своего пса и стал к нему приближаться. Вскоре я увидел Ральфа, стоящего под молодым дубком, на нижней ветке которого сидел петух фазан. Ральф неистово лаял, стараясь достать птицу прыжками, а она, чувствуя себя в безопасности, дразнила собаку, вытягивая к ней голову и хлопая крыльями.

Полюбовавшись этой сценой из жизни природы, я убил фазана, которого на лету подхватил Ральф и передал мне в руки.

Перейдя через речку в брод мы с Ральфом углубились в заросли диких бобов, где любят отдыхать фазаны после жировки.

Здесь я сделал дублет по взлетевшему выводку. Пара петухов упала. Одного принес мне Ральф, а за другим подраненным понесся стремглав сквозь заросли.

Я пошел по тому-же направлению и вскоре увидел вытянутую напряженную фигуру собаки, застывшую на стойке.

Посылаю Ральфа вперед, но он дрожит всем телом и не слушается. Подхожу к нему вплотную и слышу, что он щелкает зубами. Изо рта его капают слюни и выступает пена.

Я был поражен поведением собаки и, стараясь узнать причину, сделал два шага вперед. Между кочками осоки что-то темнело и шевелилось. Я присмотрелся и увидел моего фазана в пасти огромной змеи.

Это был маньчжурский полоз; он схватил раненого фазана и наполовину его заглотал. Изо рта змеи торчали крылья, ноги и хвост птицы. Толстое и мускулистое тело змеи извивалось кольцами и напрягалось в трудной операции заглатывания. Хотя фазан был молодой и нежирный, но все-же представлял собой довольно крупную добычу для змеи в четыре аршина длиной.

Желая произвести наблюдения над полозом, я отозвал Ральфа в сторону а сам присел за кустом шиповника. Змея, очевидно, заметила меня и отползла в сторону, шагов на десять, но затем продолжала свое дело и, после героических усилий, проглотила моего фазана целиком. Видно было, как он продвигался в теле змеи, проходя по пищеводу в желудок.

Когда добыча очутилась в желудке, полоз, открывая и закрывая свою пасть, вправлял челюстные кости на место, так как, от чрезмерного напряжения и растяжения, они вышли из своих сочленений. После этого он начал тщательно тереть свою морду и губы о траву, послужившую ему салфеткой. Совершив трапезу и туалет, он высоко поднял свою голову, огляделся по сторонам и пополз в кусты.

Желая его взять с собой, я бросился к нему, схватил его двумя руками, за шею и туловище, и, не смотря на отчаянное сопротивление, водворил в мешок из под муки, всегда бывший со мной в путешествиях.

Этот полоз долго жил у меня и так привык, что свободно ползал по всему дому, являясь страшилищем не только для крыс, но и для всех невежественных людей.

Вечерело. Солнце быстро скатывалось к горизонту, где темнели лесистые гребни Лао-е-лина. Из падей и долин потянуло холодком.

Распределив битую дичь равномерно на оба плеча и повесив Ружье за спину, я направился к дому.

Ральф, несмотря на силу и выносливость, шел сзади, по моим пятам и мало обращал внимания на взлетавших фазанов. Он устал, как и его хозяин, и еле волочил ноги.

Около самой фанзы через тропу, по которой мы шли, перебежали косули. Их было три штуки. Увидев нас, животные остановились в недоумении, с любопытством нас разглядывая. Ральф, несмотря на усталость, порывался было их преследовать, но мой упрек остановил его и, виляя хвостом, сконфуженно улыбаясь, он вернулся опять к моей ноге. Постояв немного на месте, косули, не спеша, двинулись галопом через поле. Стройные силуэты их долго еще мелькали на темном фоне сжатых полей своими «белыми платочками».

Эту ночь спали мы с Ральфом, как убитые, и не слышали тревоги, произведенной барсом, пришедшим из ближайших горных лесов, поживиться чем-нибудь у хуторян-маньчжуров. Если-бы не собаки, поднявшие лай и тревогу, хищник забрался бы на скотный двор и зарезал бы там не одно животное. Все же, при отступлении и бегстве, ему удалось захватить одну собаку, задушить ее и унести в сопки.

Мы с Ральфом прошли по этим следам версты две, пока они не исчезли в каменистой россыпи.

В нижнем течении Мидиан-хэ разделяется на множество рукавов и в летнее половодье затопляет всю долину, образуя довольно большие озера, заводи и лагуны, зарастающие густым камышом, высокою осокой и метлицей.

Осенью, когда кончаются все полевые работы и хлеб убран в копны, здесь появляется такая масса всякой пролетной птицы,