Книга Вчера будет война - Сергей Буркатовский

Майор Давид Пелед (прежнюю фамилию он уже и не вспоминал, да и сталь здесь и сейчас была важнее золота) внимательно оглядывал оливковую рощу в пятистах метрах к югу. Появившиеся на ее краю «Тетрархи» с черными пальмами в белом круге явно напрашивались на гостинец в бочину. Слишком явно напрашивались. Значит, подождем. «Без команды не стрелять. Урою!» – в бою наскоро выученный иврит мгновенно забывался, впрочем, даже командир второго танка его бригады, сабра, уже перестал кривить физиономию и даже русский язык выучил незаметно для себя и вопреки своим принципам – признал авторитет «шель харуси».

Ага. Вон они, родимые. Две «четверы» в глубине рощицы. Что-то слишком грамотно замаскировались для арабов-то. Немцы недобитые? Похоже, да. Плевать. «Валлентайн» с «ЗиС-Ф», конечно, далеко не «Т-43», но и тут ни разу не Кёльн. Ничего. Вмазали вам под Москвой – вмажем и под Иерусалимом: «Бронебойный!»

Здание Дворца Советов снаружи напоминало терема еще Ивана Грозного – белые стены, узкие, забранные затейливыми решетками, переходы, крытый золотом купол. Внутри же делегатов съезда и зарубежных гостей встречали высокие просторные залы, широкие лестницы и эскалаторы. Впрочем, до эскалаторов еще надо было добраться. Дольше всех мурыжили Коэна – тот никак не хотел расставаться со своей гордостью – портативным магнитофоном.

Впрочем, русские полицейские были максимально корректными и при том совершенно непрошибаемыми. «К сожалению, мистер Коэн, мы вынуждены настаивать, чтобы вы сдали вашу технику в камеру хранения. Мистер Дженнингс, ваш фотоаппарат можете положить сюда, вы получите его после проверки. Это займет не более пяти минут. Надеюсь, пленки в аппарате нет? Спасибо. Что же касается стенограмм заседаний – то все открытые материалы съезда будут раздаваться по предъявлению аккредитационного удостоверения в отделе прессы оргкомитета, второй этаж, комната двести пять. Будьте добры».

Красный от возмущения Коэн догнал Херца и Дженнингса уже перед входом в ложу для корреспондентов, ругая русскую паранойю на чем свет стоит, на что Дженнингс резонно заметил, что сама по себе открытость большевиков беспрецедентна – до того коммунисты допускали на свои съезды только репортеров коммунистических же газет. Немедленно возник жаркий спор – с чем это может быть связано. Сошлись на том, что русские планируют какую-то сенсацию, но вот какую – было неясно.

Свои места нашли быстро – организаторы были предусмотрительны, на каждой карточке был отпечатан ряд и номер кресла. Так что обычный журналистский бардак длился каких-нибудь пятнадцать минут, не больше.

Внизу уже волновался громадный зал, сверкали ордена – и на военной форме, и на гражданских пиджаках. Внезапно гомон стих, зал взорвался аплодисментами – на сцену выходили члены президиума. Херц сразу начал записывать порядок шествия: гадание на таких вот вторичных признаках – кто и в каком порядке поднялся на трибуну и кто где сидел, считалось важным подспорьем в определении раскладов внутри русского руководства. Дженнингс такой ерундой не занимался, но про себя заметил любопытную деталь – «старая гвардия» и молодые, выросшие за время войны и послевоенного постановления – Устинов, Громыко, Косыгин, самый молодой, но, похоже, самый зубастый из них Андропов, сидели по разным сторонам трибуны. Внутри этих групп головы склонялись друг к другу, метались шепотки, усмешки – особенно в «молодой» части. Но вот между групп общение ограничивалось настороженными взглядами. А в центре с видом рефери на ринге царил поблескивающий пенсне Берия. Почему-то в мозгу Дженнингса само собой всплыла фраза – «Хранитель печатей». Н-да. Очень интересно. Дженнингс задумался и не заметил, как уснул. Разбудила его очередная буря оваций – свое место в президиуме занял Сталин, но буря сошла на нет и старая контузия взяла свое, тем более что тягомотные доклады мандатной и прочих комиссий действовали не хуже патентованного снотворного.

«Иван-виллис» подскочил к золотящемуся свежим деревом зданию правления и скрипнул тормозами. Василий заглушил мотор, оставив машину на передаче. Засунутый за широкий ремень рукав гимнастерки колыхало ветерком. Распахнул дверь, пошаркал сапогами по тряпке.

– А, председатель! Давай быстрее, сейчас начнется! Танюха твоя побежала народ собирать! – Колька Гостев склонился к немецкой танковой рации, ловя волну. Убегающий за ворот тельняшки шрам пылал алым – не иначе успел принять «наркомовскую норму». Ладно, хрен с тобой, морячок – сегодня разноса не будет. В репродукторе, подключенном на живую нитку, заскрежетало, потом густой, сочный голос Левитана заполнил все помещение: «Внимание, внимание! Говорит Москва…»

Очередной взрыв оваций, перешедший в аналог знаменитой русской артиллерийской подготовки, снова вырвал Дженнингса из объятий сна. Сталин шел к трибуне сквозь грохот аплодисментов, как танк его имени через метель. Поднялся на возвышение, полминуты стоял, подняв руку, улыбаясь в усы. Потом нахмурился, махнул рукой – дескать, хватит. Зал продолжал неистовствовать, крики и овации не стихали. Вождь опустил руку, перевернул несколько бумажек, откашлялся. Это помогло, хотя и не сразу. Рев стих – сначала до простого шума, потом совсем.

– Дорогие товарищи! Сегодняшний съезд – итоговый. Итоговый потому что на нем мы можем подвести итоги самой страшной войны, в которой наш советский народ вышел победителем.

Зал снова взорвался было, но Сталин продолжал:

– Почему мы считаем эту войну самой страшной? Казалось бы, тридцать лет назад, в разгар Гражданской войны, речь также шла о существовании Советского государства. Почему же мы считаем Великую Отечественную войну и Великой, и Отечественной, а Гражданскую ни Великой, ни Отечественной – не называем? Потому что на этот раз речь шла не о том, какой строй будет установлен в нашей стране, а о том, будет ли существовать наша страна дальше. Материалы Нюрнбергского процесса, документы из архивов гитлеровской Германии прямо свидетельствуют о том, что, согласно планам Германии, планам Гитлера, наша страна должна была перестать существовать, наш народ должен был перестать существовать.

Сталин обвел взглядом зал и продолжил:

– Однако наш народ, советский народ, не согласился с такой перспективой. Наш народ знал, что за его спиной – многие века истории русского народа и других народов, строивших наше государство, формировавших его границы, защищавших наше государство от иноземных захватчиков. И наш народ не мог согласиться с тем, чтобы на нас, на нашем поколении эта великая история закончилась.

Зал слушал.

– Однако одного желания было бы недостаточно против той силы, которую собрала гитлеровская Германия для нападения на нашу страну. Для того чтобы остановить агрессию, одного несогласия с планами агрессора – недостаточно. Нужны веские аргументы – танки, самолеты, снаряды, бомбы и, главное, подготовленные люди, ведь без смелых и умелых людей танки, самолеты и все прочее – всего-навсего груда железа. Многие помнят, что в Первую мировую войну царская Россия не смогла подготовить ни техники, ни людей, количеством и качеством достаточным, чтобы победить кайзеровскую Германию. Даже несмотря на то, что кайзеровская Германия вела войну на два фронта. Советский Союз и Коммунистическая партия подготовили людей, которые смогли сломать хребет гитлеровской Германии. Советский Союз и Коммунистическая партия дали этим людям оружие, которое дало им возможность сломать хребет гитлеровской Германии.