Книга Досье Дракулы - Джеймс Риз

Я послал весточку об этом изменении Сперанце, зная, что перенос встречи на более позднее время ее только порадует.

Но она все равно встретила нас в то утро на Стрэнде, ворча, что, мол, вообще не надо было утруждать себя и ложиться спать. Она прикрывала глаза рукой от солнца, которое, прямо скажем, светило весьма скудно, при том что на ее лице и без того была черная траурная вуаль.

— Этот дневной свет для меня — сущая мука. Я плохо его переношу, совсем плохо. Давайте займемся нашим делом, джентльмены.

И мы тронулись в путь. Сперанца при этом двигалась как сомнамбула, а Кейн то и дело подкреплял себя, прикладываясь к фляжке.

Если из похорон миссис Николс устроили настоящую показуху, то на этот раз все было гораздо скромнее из-за принятых мер безопасности. Обошлось без впечатляющей траурной процессии с запрудившими улицы каретами: родные и близкие миссис Чепмен условились встретиться прямо на кладбище Манор-Парк. Газеты опубликовали неверные сведения о времени и месте церемонии. Способствовала конспирации и скверная погода. Низкое небо было затянуто тучами, моросил мелкий дождь. Мы проскользнули на кладбище и пристроились позади двадцати — тридцати участников погребальной церемонии. После ее завершения, когда все, включая могильщиков, удалились, Сперанца сказала, что настало наше время.

Она решила, что должна воззвать к демону не позже чем через три часа после того, как миссис Чепмен будет предана освященной земле. Так она и сделала. Сначала робко, тихонько, но когда отклика не последовало — мы, конечно, понятия не имели, каким он должен быть, но уверили себя, что, получив его, непременно поймем, — Сперанца сорвалась на крик — из-за этих пронзительных воплей все мы почувствовали себя глупо.

Но ничего не последовало. Ничего, кроме усилившегося дождя да нечаянного возгласа Кейна, которому показалось, будто ближняя тень стала вдруг слишком темной. Это заставило его нервно нащупать в кармане фляжку, но, поняв, что она уже пуста, он спросил, не пора ли нам убраться отсюда, причем немедленно.

Мы так и сделали. Какой смысл был оставаться? Мы взывали к демону, но он не явился. Наша затея, казавшаяся столь многообещающей, обернулась ничем.

За кладбищенскими воротами мы некоторое время молча ждали, пока подойдет омнибус, помогли вскарабкаться леди Уайльд, после чего сели сами. Сошли мы у Трафальгарской площади. Леди Уайльд, как никогда раздосадованная, отправилась домой в кебе, а мы с Кейном пошли пешком в театр, где и находились весь остаток дня и вечер. Из-за того что Генри сменил программу, дел было много, и я ушел в них с головой.

Разочарование мое было на удивление глубоким. Я хотел вызвать демона, плохо представляя себе, что мы будем говорить и делать, если он явится. Пусть все мы и писатели, но никто из нас не знал сценария, подходящего для общения с нечистой силой. Кроме того, мне едва ли хотелось злить Тамблти: я желал лишь разделить его и Сета, сделать одержимость Тамблти неполной, что могло бы позволить нам устроить ему ловушку.

Увы. Ничего. И сейчас я заканчиваю, гадая: что же дальше?

Позднее, 3 часа утра

Мы ошиблись. Он услышал зов, ибо он явился. Сюда. Сюда! И оставил воистину жуткое послание.

Но пока хватит. Я не могу. От… этого… надо как-то избавиться. Молю, чтобы мне удалось успокоить Кейна. И еще молю, чтобы…

Но нет, сейчас не время для молитв, не время для слов. Нужно действовать.

Дневник Брэма Стокера

Суббота, 15 сентября, 5.30 утра

Боже, боже правый, какой ужас!

Я сижу здесь, на своей кровати. Близится рассвет, но я не осмеливаюсь спуститься. Удастся ли мне успокоиться с помощью пера и чернил, делая эти записи?

Кейн, напичканный успокоительным, спит. Скоро мы увидимся со Сперанцей. Воодушевится ли она, узнав, что он услышал ее зов? Только в том случае, если я умолчу о трупе, чего, разумеется, не будет: наш пакт основан на правде.

Именно правду я вверяю сейчас этим страницам, которые, возможно, передам ей для ознакомления, ибо пересказывать это означает пачкать язык и подвергать рассудок лишнему испытанию.

Мы вернулись домой вскоре после полуночи. Впрочем, это место больше не похоже на дом: изверг вновь осквернил его… Где мне найти слова для этого, всего этого?

Труп обнаружил Кейн, и это его крик призвал меня в столовую. Мне следовало бы знать, что искать нужно там, и остается только гадать, почему я не начал осмотр дома оттуда. Диктовалось ли это желанием вовлечь Кейна глубже в этот кровавый кошмар, дав ему возможность увидеть все собственными глазами? Или я просто боялся больше, чем он? Мне очень стыдно, однако повторюсь: честность превыше всего, а потому я обязан задаваться такими вопросами и отвечать на них правдиво. Знание правды — основа душевного здоровья. Именно заставив мучиться неизвестностью, Тамблти довел меня почти до безумия и, как я опасался, Кейна тоже. Одна Сперанца была спокойна. Но она не видела того, что видели мы. И молю Бога, чтобы не увидела никогда.

Крик Кейна был даже не криком, а горестным, неумолчным воем, нараставшим, как звук свистка кипящего чайника. Сначала я проверял порог, лестницу и, задержавшись в буфетной, просто не связал этот звук с Кейном. Принял его за тоскливый вой ветра в дымоходе или протяжный, унылый гудок груженного углем парохода, ползущего по Темзе. Но потом звук раскололся, я услышал настойчиво повторяющиеся выкрики: «Брэм… Брэм…», которые вначале ошибочно принял за зов Тамблти. Но нет, он всегда звал меня одинаково: «Сто-кер, Сто-кер». Значит, это Кейн. Никто, кроме Кейна! Осознав это, я опрометью ринулся в столовую, где увидел такое…

Представшая передо мной картина превосходила все виденное мною ранее, и в тот же миг я понял: это послание, но какого оно рода, дошло до меня не сразу. Первое впечатление: на сиденье моего кресла вертикально поставлено бревно, а не обрубок обезглавленного человеческого тела, как это было в действительности. Эта иллюзия была развеяна Кейном. Он замер с отвисшей челюстью, вытаращив глаза и дрожа так, что, казалось, вот-вот уронит лампу на ковер. Я бросился к нему, чтобы забрать светильник, и тут-то разглядел все как следует.

Первым моим побуждением было отослать Кейна в буфетную или просто хоть куда-нибудь. Он не ушел. Торчал рядом со мной, уставившись на торс — назвать это телом не поворачивается язык. Туловище без ног, левой руки и головы, с зияющей впадиной поверх и между отвислых грудей и… с вырванным сердцем. Оно сидело в моем кресле. Или следует сказать: она сидела? Но нет, оно — я просто не мог допустить, что этот обрубок еще недавно был живой женщиной. Итак, оно сидело в моем кресле, том самом, в котором я проводил долгие часы с пером в руке, и тот, кто усадил его туда, не преминул вытянуть окоченевшую правую руку и положить на мой стол так, что она прижимала к столешнице записку.

Потом мое внимание снова привлек Кейн. Вопреки опасениям насчет того, что он может впасть в нервный коллапс, ужас, кажется, каким-то образом привел его в чувство. Я был ошеломлен, услышав, как он спрашивает не «Кто?», «Что?» или «Почему?», но «Как?». Как нам избавиться от этого последнего… послания? Будучи писателем, он, подобно всем нам, привык глядеть несколько издалека на проходящую рядом жизнь, словно сторонний наблюдатель, описывающий очередной эпизод, и задаваться при этом лишь одним вопросом: что будет дальше? Так было и с Кейном. Что до коллапса, то он придет позднее.