Книга Чума вашему дому - Анна Жилло

Подтверждая его слова, гнусавый радиоголос потребовал:

— Доктор Чумак, пройдите в центральный вестибюль.

Почему я не сомневалась, кто меня ждет? Просто знала и все. И летела так, что чуть не свалилась с лестницы. Подбежала, повисла на шее. Целоваться у всех на виду было неловко. Не аэропорт все-таки.

— Откуда ты, Саид?

— Ну так стреляли же, — улыбнулся Артем. — Ты же сказала вчера, что хочешь меня поскорее увидеть. А я тебе американку проиграл. Помнишь, каким образом?

Бабочки? Да фиг! Саламандры, пляшущие в животе. Бамболео!

— Врешь ведь? — фыркнула я, с тоской думая о том, что работать еще четыре часа.

— Ну… да, вру, — с сожалением согласился он. — Мы сюда девочку направили на операцию. Решил сам поехать сопровождающим. Завтра утром самолет. Когда ты освободишься?

— В восемь.

— «Империал» на Картнер-ринг — знаешь? Хотя нет. Я тут свои дела закончу и погуляю. Приду за тобой к восьми.

Наверно, это были бы самые долгие четыре часа в моей жизни, если б Вальтер надо мной не сжалился.

— Что, либхен, жених приехал? У тебя, кажется, дым из ушей идет.

Дым? Жених? Ну… кто его знает.

— Иди, я тебя отпускаю. Но чтобы завтра утром не опаздывать!

В лифте набрала сообщение: «Уже свободна». Ответ прилетел тут же: «Приезжай в гостиницу, буду там».

Такси. Пробки. Ну быстрее же!!!

Артем ждал у входа.

— Я думаю, нам надо пойти в какое-нибудь кафе и серьезно поговорить, — сказал он с постной миной. И я чуть не купилась, но, уже погружаясь в разочарование, заметила, какие черти пляшут в его глазах. Как в тот вечер, когда мы прощались у моей парадной.

— Да, пожалуй, — ответила в тон и спустилась на одну ступеньку. — Знаю неплохое. Пешком минут пятнадцать.

И даже слегка посопротивлялась, пока Артем тащил меня к лифту. Чем обратила на себя внимание секьюрити.

Наверно, мы должны были начать раздеваться в коридоре и трахнуться прямо в прихожей перед зеркалом. Но… нет. Это был не секс. То есть не просто секс. Мы занимались любовью долго и нежно, никуда не торопясь. Хотя утром меня ждала больница, а Артема самолет в Питер. Наверно, потому, что вдруг стало ясно: нам не нужно никуда торопиться. Больше не нужно. Теперь так будет всегда.

— Я люблю тебя, Тамара, — прошептал он.

И ответить оказалось так просто. Ни секунды не раздумывая, не сомневаясь:

— Я тоже тебя люблю…

Эпилог

Год спустя

Голова кружилась, во рту пересохло, но знобило уже меньше. И грудь не разрывало так адски. То ли укол подействовал, то ли… «процедура». А скорее всего, и то, и другое. Я встала и по стеночке выползла из гостиной. После свадьбы мы жили у меня, рассчитывая к лету перебраться в свой дом в Озерках. Квартиру Артема сдали, но пока не решили, продать или оставить нашей девице в приданое.

Он лежал в спальне на кровати, а Женька спала у него на груди. Так трогательно, что аж в носу защипало. Мамки — они такие, неуравновешенные и слезливые. У них от пролактина гормональная энцефалопатия.

Ох, чертов пролактин…

— Чего встала? — свирепым шепотом спросил Артем.

— В туалет, — так же шепотом ответила я.

— Это не здесь. По коридору направо.

Женька проснулась и недовольно захныкала.

— Ну вот, разбудили принцессу. Давай корми, что ли.

Я забралась под одеяло и села, опираясь о спинку. Артем подал мне Женьку, и я пристроила ее к левой груди, стараясь не задеть правую, которую от притока молока снова начало ломить. Левую, впрочем, тоже, но меньше. Детеныш присосался так жадно, будто собирался выпить ведро. Да если бы! Я-то знала, что через пять минут отвалится, а через полчаса потребует продолжения банкета. И все повторится. Как ни пыталась сцеживать лишнее, молоко все равно застаивалось, и кончилось все в итоге тем, чем и должно было кончиться. Раздувшейся, как подушка, грудью и температурой под сорок. Обнаружив меня в кухне на полу в отключке, Артем вызвал скорую.

— Деточка, раздаивать надо сиську, — пожилая врачиха, похожая на усатого моржа, вкатила мне в задницу что-то противовоспалительное. — По-хорошему, в больницу бы. Но там возиться особо не будут, разрежут и дренаж поставят. Очень красиво получится. Если не спадет температура и лучше не станет, вызывайте снова. А пока займитесь.

— Как? — глупо заморгала я. — Чем? Сцеживать?

— Сцеживать не поможет, — она махнула рукой. — Высасывать надо. Если ребенок не справляется, мужчину вон привлеките.

Тут уж захлопал глазами Артем.

— Ну что, буренка из Масленкина, — хмыкнул он, когда мы остались одни. — Приступим? Пошли в другую комнату. Мда, такой эротики у нас еще не было.

Эротика? Интересно, что думали соседи за стеной, когда я вопила, как мартовская кошка? Правда, от боли, а вовсе не от удовольствия.

— Томочка, потерпи, — уговаривал Артем, в очередной раз сплюнув молоко в тазик. — Черт, жирное и сладкое, просто ужас. Тот, кто назвал вино «Liebfraumilch», был большой шутник.

— Хватит уже! — взмолилась я. — Можно я здесь хоть десять минут посплю, пока крокодил не проснулся?

— Спи, либфрау, — великодушно разрешил он и ушел в спальню к Женьке, оставив меня дремать на диване. — Потом повторим.

Уснуть, впрочем, не получилось. То, что произошло сейчас… Вроде бы, и не было в этом ничего такого особенного, но с другой стороны — наоборот, что-то почти сакральное, объединяющее не меньше, чем общий ребенок. И вряд ли я смогла бы это сформулировать словами. А еще — потянуло за собой цепочкой воспоминания, одно за другим.

В ту ночь в Вене было так жаль засыпать, хотя утром обоим предстояло рано вставать. И уже в полусне Артем пробормотал, обнимая меня:

— Том, ты мне дочку родишь?

— Обязательно дочку? — так же сонно спросила я. И открыла один глаз. — Стоп, а может, мы сначала поженимся?

— А ты хочешь?

— А ты мне предложение делаешь?

— Слушай, — он закрыл мне уши ладонями, — я случайно проболтался. Утратил бдительность и селфконтрол.

— То есть нет? — я села и ткнула его кулаком в плечо.

— Давай ты притворишься, что ничего не слышала? Ну ладно, ладно, — он увернулся от еще одного удара. — Я кольцо заказал, не готово пока. Поэтому давай так, что я ничего не говорил, ты ничего не слышала, а когда приедешь…

Уже потом Артем рассказал, как тяжело дались ему те полтора месяца. И трудно сказать, что было тяжелее — воспоминания о прошлом или мысли о том, что может потерять меня. Ведь он же чувствовал все — мой страх и неуверенность. Особенно когда я уехала. В те первые десять дней, пока по моему голосу не понял, что все изменилось. Кстати, он признался, что большей частью держался на беседах с Лазутиным, который действительно очень помог. В том числе и тем, что дал понять: просить о помощи не стыдно.