Книга Пленница былой любви - Бетти Махмуди

Адвокат объяснил мне, что американский закон не допускает наказания до совершения преступления.

– Он еще не нарушил закон и нет такой статьи, по которой вы могли бы запретить ему навещать дочь. Мне не очень нравится, что вы едете в Иран, – продолжал он, – но я не вижу в этом ничего страшного. К тому же, возможно, Муди нужна эта поездка. Навестив родственников, он получит приток энергии и тогда вернется, чтобы начать жизнь сначала. Мне кажется, поездка пойдет ему на пользу.

Разговор с адвокатом привел меня в еще большее замешательство. В глубине души я знала, что, если я подам на развод, Муди заберет Махтаб, обрекая ее на жалкое существование в своей стране. У меня не было выбора. Я могла лишь рассчитывать на то, что он не сможет прижиться в Иране. В то время я могла только предполагать, какую печальную жизнь мы будем вести в Тегеране, и все-таки решила рискнуть в надежде, что двух недель Муди будет достаточно.

Единственной причиной, по которой я взяла Махтаб в Иран, была альтернатива: на меня падет проклятие, если я это сделаю, но я потеряю Махтаб, если не сделаю этого.

Этот день наступил. Мы с Махтаб взяли немного вещей, оставляя место в багаже для подарков родственникам в Иране. У Муди было несколько чемоданов, в том числе с лекарствами, которые, как он говорил, он хочет подарить Обществу врачей в Тегеране.

Таким образом, 1 августа 1984 года мы вылетели в Нью-Йорк, а оттуда в Лондон. Там, в промежутке между рейсами, я купила Махтаб несколько кукол. И, может быть, это было предчувствие, во мне медленно нарастал страх.

Пока мы ожидали в аэропорту перед вылетом на Кипр, а затем в Тегеран, Муди разговорился с иранским врачом, возвращавшимся домой после короткого пребывания в США.

– Трудно ли выехать из страны? – обеспокоенно спросила я.

– Нет, – утверждал он.

Иранский врач пообещал помочь на таможне, сказав, что все товары из США облагаются высокой пошлиной.

– Если вы скажете, что собираетесь остаться и работать в Иране, возможно, с вас не возьмут пошлину, – посоветовал он.

Мне это не понравилось.

– Но ведь мы…

– Знаю, – прервал он.

– …не собираемся оставаться в Иране, – продолжала я. – Мы едем только на две недели.

– Разумеется, – ответил он.

Потом они с Муди разговаривали только по-персидски.

Во время посадки в самолет меня била нервная дрожь, вызванная чувством опасности. У меня было желание кричать, вернуться, бежать обратно по эскалатору, но мое тело не хотело слушаться сердца. Вместе с Махтаб, доверчиво державшей меня за руку, мы вошли на борт самолета, нашли места и пристегнули ремни.

Стоянка на Кипре была очень короткой, и стюардесса объявила, что пассажиры до Тегерана должны оставаться на местах.

Прошло несколько минут, и мы снова оказались на стартовой полосе, набирая скорость. Нос самолета поднялся, колеса оторвались от земли, нас окутал мощный гул двигателей.

Махтаб дремала возле меня, измученная длительным путешествием. Муди читал иранскую книгу.

Я сидела оцепеневшая и потрясенная, зная конечный пункт, но еще не ведая, какая судьба мне уготована.

Утро 29 января 1986 года было холодным и хмурым, соответствующим моему настроению. В зеркале я увидела покрасневшее и опухшее лицо – результат ночных слез. Муди отправил Махтаб в школу и сказал, что мы поедем в паспортный стол, чтобы отдать мой паспорт. Он будет там находиться до момента, когда в пятницу я войду на борт самолета.

– Я должна идти с Шамси и ханум Хаким в магазин, – напомнила я.

Он не мог пренебречь обязанностями по отношению к жене «человека в тюрбане».

– Вначале поедем в агентство авиалиний, – решительно заявил он.

Это заняло у нас достаточно много времени, так как нужная нам контора находилась в противоположном конце Тегерана. Пока мы тряслись в такси по разбитым улицам, меня занимала одна лишь мысль: позволит ли Муди нам, трем женщинам, пойти без него? Удастся ли мне позвонить?

Муди все-таки сопровождал меня до дома Шамси.

– Что случилось? – спросила она, увидев меня. Я не ответила.

– Скажи мне, что произошло, – настаивала она.

Нас стесняло присутствие Муди.

– Дело в том, что я не хочу ехать в Америку, – разрыдалась я. – А Муди требует, чтобы я поехала и занялась делами: нужно все продать. Я не хочу ехать!..

Шамси обратилась к Муди:

– Ты не можешь заставлять ее заниматься делами в такое время. Позволь ей поехать на несколько дней, чтобы она только увиделась с отцом.

– И не подумаю, – буркнул он. – Ее отец вообще не болен. Все продумано и спланировано.

– Но это же чудовищно! – кричала я. – Отец действительно болен, ты ведь знаешь это не хуже меня.

В присутствии Шамси и Зари мы кричали друг на друга, переполненные ненавистью.

– Ты попалась в собственные сети! – рычал в приступе бешенства Муди. – Это было вранье, чтобы забрать тебя в Америку. Вот ты и поедешь. Поедешь и пришлешь сюда все деньги.

– Никогда! – крикнула я.

Муди схватил меня за плечо и потащил к двери.

– Пойдем! – потребовал он.

– Уважаемый! – вмешалась Шамси. – Возьми себя в руки. Об этом следует поговорить спокойно.

– Пошли! – повторил он.

Грубо вытолкнутая за дверь, я повернулась с мольбой к Шамси и Зари:

– Умоляю, помогите мне! Защитите меня!

Муди с грохотом закрыл дверь.

Судорожно сжимая мое плечо, он толкал меня по многолюдной улице в сторону дома Хакимов. Так мы шли не менее пятнадцати минут. Всю дорогу он оскорблял и проклинал меня. Но глубоко ранили меня лишь слова: «Никогда больше не увидишь Махтаб!».

Когда мы приближались к дому Хакимов, он приказал:

– Приведи себя в порядок. Не лей слез перед ханум Хаким. Она не должна ни о чем догадаться.

Муди поблагодарил ханум Хаким за чай.

– Пойдемте в магазин, – сказал он.

Втроем мы отправились в магазин. Муди ни на минуту не отпускал мое плечо. Мы купили запас чечевицы и вернулись домой.

Во второй половине дня Муди работал в кабинете. Он не сказал мне ни слова, караулил молча. Это должно было продолжаться еще два дня, пока я не сяду в самолет.

Вернувшись из школы и убедившись, что отец занят, Махтаб нашла меня на кухне и неожиданно произнесла:

– Мамочка, возьми меня сегодня в Америку!

Впервые за многие месяцы она сказала мне об этом.

Я обняла ее и крепко прижала. Мы обе плакали, и наши слезы смешивались на щеках.