Книга Виртуальные войны. Фейки - Георгий Почепцов

И еще один довод из его уст: «В 2007 году я был в Китае, на первом одобренном партией конвенте по научной фантастике и фэнтези. В какой-то момент я спросил у официального представителя властей: почему? Ведь НФ не одобрялась долгое время. Что изменилось? Все просто, сказал он мне. Китайцы создавали великолепные вещи, если им приносили схемы. Но ничего они не улучшали и не придумывали сами. Они не изобретали. И поэтому они послали делегацию в США, в Apple, Microsoft, Google и расспросили людей, которые придумывали будущее, о них самих. И обнаружили, что те читали научную фантастику, когда были мальчиками и девочками»[750].

То есть нужны мозги. И эти мозги создаются книгами вообще и фантастикой в частности. И понятно почему — фантастика и фэнтези снимают в нашей ментальной картине мира те или иные константы, и наш мозг учится жить вне роли подобных констант.

У Геймана есть и такое наблюдение, которое соответствует такому сегодняшнему научному направлению как альтернативная история: «Однажды у меня была мысль написать книгу про Чарльза Форта (американский маргинальный исследователь, фактически положивший начало современному интересу к паранормальным явлениям, вроде летающих тарелок или снежного человека) и Карла Маркса. Оба большую часть своей жизни провели в библиотеке Британского Музея, читая книги и сочиняя огромные труды. Меня заинтересовало, что было бы, если бы все было наоборот: Карл Маркс занимался изучением аномальных сил, космического желе и падающих с неба рыб, — всяких странных и необъяснимых явлений, а Чарльз Форт разрабатывал экономическую теорию. То есть, что было бы, если бы Русская Революция базировалась на идеях Чарльза Форда — рыбы с неба, неработающие часы, на том, что люди — потомки существ из открытого космоса и т. д. И эти идеи стали громадной, международной, глобальной силой. А теория политэкономии Маркса стала крошечным течением, популярным среди всяких эксцентриков и оригиналов, которые собирали бы свои крошечные съезды, чтобы о ней поговорить»[751].

И второе интересное признание: «Книга — это порог. Мне нравится, когда я могу перевести кого-нибудь через порог. Всегда есть дверь. Всегда есть порог. Можно воспринимать это буквально, можно метафорически. Лучшее в фэнтези — это то, что оно позволяет превращать любую метафору в реальность».

Однако это не реальность. Тут Н. Гейман лукавит. Это погружение в то, что человек признает квазиреальностью, где ему комфортно и хорошо. Он получает там те типы переживаний, которые уже не способен ему дать наш комфортный мир.

Есть также мнение известного фольклориста С. Неклюдова: «У человека есть потребность в соприкосновении с неким вымышленным миром, своего рода параллельной реальностью, которая восходит к хронотопу десакрализованного мифа и становится чистой фантазией — как в устной, так и в книжной традиции. На протяжении XX века, да, пожалуй, и всего периода упоенности техническим прогрессом, эту позицию занимала научная фантастика. Затем она стала вытесняться другим жанром, который сейчас называется фэнтези. В какой-то степени фэнтези — это гибрид научной фантастики и литературной сказки. Ну а сама научная фантастика выросла из романтической повести и из ее предшественника — готического романа»[752].

И по сути так до конца и не выяснены причины нашей привязанности к виртуальности: от далеких времен сидения у костра до сегодняшнего сидения у экрана телевизора или компьютера. Определенная когнитивная потребность понятна — это проверка и усиление ментальной картины мира, получение опыта сквозь виртуальность. Но все это оформлено в определенную развлекательность, что тоже очень важно.

Вышеупомянутый Техрани видит сказки как «минимально контринтуитивные нарративы»[753]. Имеющиеся там элементы когнитивного диссонанса легко понимаются людьми, поскольку они рассказывают об обычных отношениях между людьми. И это сочетание необычного с обычным, по его мнению, объясняет их тысячелетнее существование. Изучение этого аспекта на базе более объективного, чем литературоведение, инструментария, он считает своей будущей темой.

Дж. Кэрролл говорит о роли виртуальности такие слова: «Она учит нас знанию других людей, это практика в эмпатии и теории разума» (цит. по[754]). В своей статье сам он говорит так: «Роман или рассказ является коммуникативным актом. Он достигает результата только если авторское описание создает опыт в головах читателей. Эти опыты массово ограничиваются значениями, вмонтированными в описания автора, который сам ограничен возможными вариантами значений в словах любого имеющегося языка»[755].

Но виртуальность несет не только позитив, но и потенциальный негатив. Особенно это становится заметным при столкновении разных культур. Как правило, это происходит на стыке западной и какой-то из восточных культур. Тут никто не отменяет опасности даже от вымышленных персонажей. Например, в 2018 году в Китае запретили мультфильмы про свинку Пеппу, поскольку мультфильм навязывает детям неправильное мировоззрение, а в 2017 — американский фильм про Винни Пуха, поскольку в китайских соцсетях распространены мемы, сравнивающие его с генеральным секретарем Си Цзиньпином[756]. Иранская полиция морали борется с куклой Барби и с теми, кто ею торгует[757][758][759][760]. Все это борьба с символами, за которыми, как представляется, скрывается враг.