Книга Спиноза - Петр Люкимсон

Голландия после 20 августа 1672 года и в самом деле стала другой страной. Одновременно с ростом монархических настроений резко усилилось влияние духовенства, начались гонения на инакомыслящих.

В этот период и начинается активная атака на Спинозу, один за другим выходят произведения, направленные против его «Богословско-политического трактата», а затем статьи и памфлеты, направленные лично против него и его сторонников, которых обвинили «в радикальном картезианстве».

Причем Спиноза с болью обнаружил среди авторов этих сочинений знакомые имена профессоров различных университетов страны — Ренье Майнсфельда, Иоганнеса де Реи, Кристофера Витиха, Теодора Кранана. Все они считались последователями картезианской философии; со многими из них Спиноза был знаком лично, и хотя у спинозистов имелись с ними существенные расхождения, эти ученые мужи также считались поборниками науки и свободомыслия.

Понятно, что всеми ими двигал страх, причем страх этот не уходил и после смерти Спинозы.

Так, Колерус в своем обзоре сочинений, упоминая книгу Витиха, одновременно клеймит анонимного автора «Продолжения жизнеописания Филопатера», который утверждал, что на самом деле Витих был близким другом Спинозы и разделял его взгляды, а его трактат был написан «лишь из опасения прослыть в свете приверженцем Спинозы и напечатан с единственной целью — удержать за собой репутацию правоверного христианина»[218].

* * *

В марте 1673 года, когда травля Спинозы и его «Богословско-политического трактата» разгоралась день ото дня все сильнее, в дом ван дер Спиков было доставлено письмо, однозначно свидетельствующее о том, что имя их тихого постояльца становится постепенно известно всей Европе.

Содержание письма было следующим:

«Проницательнейшему и знаменитейшему

философу Б. д. С.

от Людвига Фабрициуса

Знаменитейший муж!

Мой всемилостивый Государь, Светлейший Курфюрст Пфальцский, поручил мне написать Вам — лицу, мне до сих пор незнакомому, но весьма рекомендованному Светлейшему Князю, — с тем чтобы спросить Вас: согласны ли Вы будете принять на себя должность ординарного профессора философии в его знаменитом университете. Годовой оклад назначается Вам такой же, каким пользуются ныне все ординарные профессора.

Нигде в ином месте Вы не найдете Государя, в такой мере покровительствующего всем выдающимся людям, к числу которых он причисляет и Вас. Вам будет предоставлена широчайшая свобода философствования, которой — он надеется — Вы не станете злоупотреблять для потрясения основ публично установленной религии. Я со своей стороны охотно взял на себя исполнение поручения мудрейшего Государя. Посему самым настоятельным образом прошу Вас как можно скорее ответить мне. Письмо Ваше передайте или г-ну Гроцию, резиденту Светлейшего Курфюрста в Гааге, или г-ну Гиллесу ван дер Геку для препровождения мне вместе с письмами, посылаемыми ими ко двору, или же воспользуйтесь какой-либо другой оказией, которая покажется Вам наиболее удобной. Прибавлю еще только следующее: если Вы переедете сюда, Вы будете иметь возможность вести приятную и достойную философа жизнь, — если только, вопреки нашим надеждам и ожиданиям, все не обернется иначе. Засим, будьте здоровы и примите привет, славнейший муж, от покорного слуги Вашего

И. Людвига Фабрициуса,

профессора Гейдельбергского университета

и советника Курфюрста Пфальцского Гейдельберг,

16 февраля 1673 г.»[219].

Это письмо, несомненно, польстило самолюбию Спинозы — ведь оно однозначно свидетельствовало о его признании в европейских ученых кругах, которого, думается, он втайне давно жаждал. Предложение было более чем почетным — Гейдельбергский университет был старейшим университетом Германии и на протяжении даже не десятилетий, а столетий по праву считался лучшим университетом Европы. Правда, в первой половине XVII века он немного захирел, но курфюрст Пфальцский Карл Людвиг был готов на всё, чтобы вернуть ему былую славу, и ему это вроде бы удалось.

Проблема у него возникла с самой престижной по тем временам кафедрой — философии, на которой с 1660 года не было постоянного профессора. Все, кого курфюрст назначал на эту должность, либо скоропалительно умирали, либо подавали в отставку, либо Карл Людвиг решал, что они не соответствуют требуемому уровню.

Здесь надо, видимо, остановиться и сказать, что курфюрст Пфальцский Карл Людвиг, человек трагической судьбы, был одним из самых просвещенных монархов Европы, блестящим знатоком философии Декарта. Согласно общепринятой точке зрения предложить эту кафедру Спинозе курфюрсту посоветовал его библиотекарь Урбэн Шевро, который сам же и рассказал об этом в своих мемуарах. Курфюрст до этого читал «Основы философии Декарта», был от них в полном восторге, а потому загорелся этой идеей. А загоревшись, велел своему бывшему воспитателю, а ныне советнику Иоганну Людвигу Фабрициусу написать соответствующее письмо Спинозе.

При этом биографы Спинозы справедливо задаются вопросом: а знали ли Шевро и Карл Людвиг, что Спиноза является еще и автором «Богословско-политического трактата»? И если знали, то как они относились к этой книге?

Версии по этому поводу, понятное дело, выдвигаются различные. По одной из них, Карл Людвиг не только знал об этом, но и прочитал «Трактат» и отдал должное его автору. Особое внимание он обратил на его идею о важности свободы философствования и гарантировал Спинозе такую свободу. Тот мог выдвигать с кафедры любые философские идеи, но при этом курфюрст просил его не трогать религию — что опять-таки вполне вписывалось в идею Спинозы о разделении теологии и философии.

Другая, выглядящая более правдоподобной версия гласит, что нам неизвестно, читал ли курфюрст «Богословско-политический трактат» или нет, но доподлинно известно, что его прочел воспитатель курфюрста Фабрициус, который был вдобавок ко всему еще и профессором теологии Гейдельбергского университета. И он относился к «Трактату» соответственно — со всей яростью богослова XVII века.

По этой версии, Карл Людвиг велел Фабрициусу пообещать Спинозе полную свободу, а также удовлетворение любых его просьб, а воспитатель принца, скрипя зубами, выполнил приказ господина, но при этом уже по собственной инициативе выразил надежду, что Спиноза не воспользуется этой свободой «для потрясения основ публично установленной религии». В результате письмо получилось явно двусмысленным.

Спиноза думал над ответом долго — почти месяц. И его можно понять: предложение было и в самом деле крайне лестное и заманчивое. Но обещание свободы с одновременным завуалированным предостережением никак не касаться вопросов религии его отталкивало. По сути, это было обещание золотой клетки. Очень большой и комфортной, но все равно клетки. Кроме того, Спинозу испугала столь крутая перемена в жизни; то, что преподавательская деятельность не оставит ему достаточно времени для философских занятий. И потому 30 марта он отправляет Фабрициусу следующий ответ: