Книга Людовик XIV, или Комедия жизни - Альберт-Эмиль Брахфогель

— Где же оригинал письма?

— В Мадриде, а другая копия с де Лореном отослана в Вену. Д’Эфиа, отправленный с поздравлениями к вашему величеству, по дороге отвез Карлу Лотарингскому деньги и обнадежил его в получении верной и скорой помощи.

— Отвратительно! Нельзя ли достать бумаги, не выдавая себя преждевременно?

— Я уже думала об этом, сир, и убеждала маркизу завладеть письмами или же снять с них наивернейшую копию. Монтеспан, которой королева вполне доверяет, долго колебалась, ей не хотелось предавать свою покровительницу. Но под конец она сдалась на мои доводы и… копии у нее. Впрочем, эта женщина так очарована вашим величеством, что мне не стоило большого труда убедить ее узнать замыслы ваших врагов.

Король едва заметно улыбнулся.

— Мы скоро испытаем ее! У вас есть подозрения, что этот бездельник де Лорен был в Версале?

— Не в Версале, государь, а в моем собственном доме.

Людовик быстро повернулся к ней:

— У вас! Лорен был у вас?

— Да. Я получила от него письмо, которое и передала по назначению в Версаль. Вы забываете, государь, что королева считает меня вполне преданной Риму, и чтобы заслужить доверие испанско-австрийской партии, я должна оказывать ей кое-какие услуги. Я не в силах остановить того, что замышляют против вас, а потому побуждаю противный лагерь к действию. Но, вовремя предупреждая вас, даю вашему величеству возможность не допустить дело до развязки.

— Вы опасная интриганка, и набожность, религиозность вас нисколько не стесняют!

— Они направляют меня, направляют к возвышенным, святым целям! Да, сир, вы покорите и Испанию, и Рейн, и Нидерланды, и Голландию, вы станете могущественнейшим монархом на земле! А почему? Потому что вы, только вы, можете восстановить истинную церковь, и древо жизни святого Петра, засохшее в Италии и Испании, заросшее плевелами ереси в Германии, в вашей родной Франции пустит новые корни, и под его ветвями соберутся все народы земли!

Вы будете вторым Людовиком Святым! — Она вынула крест, спрятанный на груди. — Я верю, твердо верю этому, государь, и, умирая, не расстанусь с этой надеждой! Toujours maintenu! Вот изречение, которое будет некогда стоять на знаменах Франции… а я — я буду забыта…

— Клянусь Богом, слова ваши должны оправдаться! — горячо перебил ее Людовик. — Клянусь этим крестом! Его именем вы потребуете у нас отчета, если мы не сдержим своего слова!

— Я исполню ваше приказание, государь! Всю свою душу вкладываю я в это дело, и мое служение вам — служение Богу! Вы его меч и щит, вы его солнце! А ваш блеск — факел моей бедной темной жизни…

Глаза Скаррон горели, грудь высоко поднималась. Низко поклонившись королю, она вышла.

— Клянусь всеми святыми, удивительная женщина! — прошептал Людовик. — Но фантазерка, большая фантазерка.

Две недели спустя Тюренн и герцог Орлеанский получили приказание вторгнуться в Лотарингию, а Сервиен де Сен-Рош и Омон — занять Франш-Конте и Эльзас. Роль Людовика Святого была во вкусе его величества.

Глава II. Ты этого хотел, Данден!

Положение Мольера не улучшилось и с возвращением короля. Дела шли плохо, а к запрещению «Тартюфа» прибавилось еще новое огорчение. В ожидании счастливого исхода своего прошения, он поставил на сцене Пале-Рояля новую пьесу, но она не понравилась публике, не выдержала и семи представлений, и Мольер принужден был снять ее. Приезд принцессы Марианны Конти напомнил бедному писателю счастливые дни прошлого. Принцесса привезла ко двору своих сыновей и решила доживать свои дни в Париже. Она устроилась у Дочерей Святой Марии, и стены, скрывавшие некогда ее супружеское горе, приняли ее теперь, как вдову. Оставшись навсегда в монастыре, она принимала только сыновей да Мольера, с которым любила вспоминать былое: настоящая жизнь потеряла для нее всякую прелесть, все дорогое у нее было в прошедшем. Вызванный Мольером разлад народа с духовенством не прекращался. За поступками монахов зорко следили, малейшие ошибки их замечались, и каждый намек, каждая острота, направленная на иезуитов, встречались громким одобрением публики. Мысли Блеза Паскаля, проведенные Мольером в его «Тартюфе», прочно укрепились в массе, и когда старый Тиберио Фиорелли выступил с новым фарсом «Скамаруш-отшельник», весь Париж поднялся на ноги. Слава пьески была так велика, что король приказал дать ее в присутствии двора. Действительно, «Скамаруш» до невозможности остро и зло смеялся над скандалезными похождениями монахов. Фарс в высшей степени комичен в той именно сцене, где отшельник Скамаруш, добравшись благополучно по веревочной лестнице до балкона своей возлюбленной, останавливается и, благоговейно воздевая руки к небу, произносит в свое оправдание следующую фразу: «Я поступаю так только ради умерщвления моей плоти!».

Быстро повернувшись, король пристально взглянул на сидевшего сзади него Конде, встал и вышел из театра.

— Желал бы я только знать, — с жаром проговорил он, — почему те, кого так раздражают комедии Мольера, ни слова не скажут против «Скамаруша»?

— По очень простой причине, — возразил Конде. — Скамаруш смеется над небом и религией, а Тартюф издевается только над самими монахами. Подобной же дерзости эти господа не переносят.

Король задумчиво покачал головой, но не ответил ни слова. Соглашался ли он, что в комедиях Мольера не было ничего антирелигиозного, или же это молчание было немым обвинением самого себя? А в умерщвлении плоти а ля Скамаруш он был большой мастер, и доказал это недавно в истории, кончившейся вовсе не королевским скандалом. Его величество попал в ловко расставленные сети, стал жертвой интриги, роковые последствия которой мучили его до сих пор. Затем он возвратился в Париж без своего ангела-хранителя — принцессы Анны. Конечно, Монтеспан употребляла все усилия покорить сердце Людовика, но едва ли ей удалось бы поймать его, едва ли стал бы он обращать на нее такое внимание, оказывать ей всевозможные любезности, если бы при доносе о посольстве де Лорена и д’Эфиа, при разговоре об известных письмах, содержание которых необходимо было знать Людовику, Скаррон не указала ему на маркизу как на средство достичь желаемого. Хитрая вдовушка ловко настроила Монтеспан, снабдила ее копиями писем, доставленными ей аббатом Лашезом, и вот, вполне сознавая свои преимущества, маркиза начала свой любовный роман с королем, за который очень дорого ему пришлось поплатиться. Услужливые друзья сообщили, о чем следует, мужу красотки, между супругами произошла бурная сцена, и маркиз, не будучи в состоянии оценить всей великой милости к его супруге, потребовал от Людовика XIV удовлетворения, как от обыкновенного смертного. Бедный маркиз был, конечно, тотчас арестован и сослан в отдаленнейшее из своих поместий с должным внушением, что если он не успокоится и не замолчит, то его подвергнут суду за оскорбление величества. Дело на этом и остановилось, но королю все-таки было не по себе. Он чувствовал, что попался в ловушку, но винить мог лишь самого себя. Он ясно сознавал, что не может иметь разом двух метресс: сохраняя хорошие отношения с Монтеспан, он наносит герцогине Анне смертельное оскорбление. А ведь Людовик просто боготворил ее, преклонялся перед ее умом, знал ее верность, так многим был обязан ей! К счастью, благодаря жене маршала Гранчини и другим догадливым лицам представился случай вывернуться из двусмысленного положения. Король схватился за него обеими руками, находя его вполне законным потому только, что средство представилось вовремя — герцог де Лозанн был во многом похож на де Гиша и де Лорена, был разве не так зол и дерзок. Однажды он уже возбудил гнев короля своей попыткой жениться, вопреки королевскому запрещению, на единственной дочери Гастона Орлеанского, принцессе Монпансье, вдове маршала де Тараскона. Лозанна арестовали, засадили в Бастилию, но вскоре он был освобожден и даже получил милостивое разрешение на женитьбу. Жена его скоро умерла, а своим ходатайством за Лавальер Лозанн совершенно примирился с королем. С этих пор он стал разыгрывать роль самого горячего почитателя Людовика и мечтал только, как бы добиться такой же милости, какой пользовался у короля Фейльад. Это казалось нетрудно, так как он пристроился к свите Анны Орлеанской и Лавальер и был теперь с ними во Фландрии. Мадам Гранчини вовремя заметила, что между Лозанном и госпожой дю Рок завязывается короткое знакомство; вовремя же сумела она предоставить, кому следует, разные галантные записочки, — и вот к бедной Лавальер, как снег на голову, явилось приказание удалиться в монастырь, а Лозанну велено навсегда оставить Францию. Доставление этих приказаний и наблюдение за их строгим выполнением было возложена на де Гиша: этой ценой он купил себе свободу и прощение Людовика XIV. Маркиза Монтеспан победила, а с нею и австро-испанская политика, но положение маркизы было все-таки очень двусмысленно и служило мишенью всевозможных колкостей, насмешек и острот.