Книга Великие князья Великого Княжества Литовского - Виктор Чаропко

Обрадованные тем, что король «продал им свою совесть и свою душу», поляки горячо начали обсуждать судьбу Литвы. Ненависть к литвинам, которых объявили самыми страшными врагами, отняла у многих разум. Предлагалось привести Великое Княжество Литовское к унии оружием, забрать у него Волынь и Подляшье, присоединить к Польше Ливонию, отменить литвинские сеймы и уряды, дать Великому Княжеству вместо герба «Погоня» польский, а Литву назвать Новой Польшей. Словом, от Великого Княжества не должно было остаться даже и названия. Поляки не изменили своей позиции; разговоры о «братской любви» к литвинам оказались лицемерием. Посол Сеницкий, рупор шляхты, кричал, что для Великого Княжества «не письма, не мандаты, а корды[72] нужны».

На открытую войну с Великим Княжеством король и великий князь Сигизмунд Август не решился, но 12 марта он выдал универсал о переходе к Польскому королевству Волыни, Подляшья и Брацлавского Подолья. Узнав о передаче этих земель, литвины хотели начать войну с Польшей, но благоразумие удержало их от опрометчивого шага. В Люблин срочно выехала делегация Великого Княжества во главе с Яном Ходкевичем. Литвины протестовали против присвоения Польшей ее земель. Они не отказывались от унии, но требовали, чтобы «две Речи Посполитые соединились братством и чтобы одна не осуждалась на гибель ради другой». Естественно, поляки и слушать про это не хотели и даже не пустили делегатов ВКЛ к королю. «Все сенаторы считают литвинские просьбы незаконными и ненужными», — говорили они. А польская шляхта уже не церемонилась: «Пусть литвины присягают, что приняли все наши постановления». Сигизмунд Август полностью поддерживал поляков. Советовали они отобрать у Великого Княжества еще и Киев. Король согласился, что опасно оставлять Великому Княжеству Киев и необходимо «для удержания литвинов под властью окружить их своими укреплениями и землями». Киевская земля была «подарена» Польской Короне. В королевском универсале от 5 июня присвоение Киева объяснялось тем, что эти русские земли издавна принадлежали Польше. Шляхта начала уже говорить, что Польше издавна принадлежали Троки и Вильно. Литвины протестовали, а поляки представили королю их протест как унижение его королевского достоинства, польского сената и шляхты. Сигизмунду Августу даже пришлось гасить страсти поляков: «Когда по правде, то литвины не могут не гневаться: беда их нелегкая — у них оторвали крылья, но вы, ваша милость, требуете своего». Посольская Изба вообще просила не обсуждать условий и предложений литвинов.

В конце концов и Сигизмунд Август не выдержал очередной наглости польской шляхты и прикрикнул на их послов. Они после обсуждения согласились на сохранение Великого Княжества и отдельных от Короны урядов, но отказывались оставить государственную печать, ибо она будет означать, «что у нас два государства, две Речи Посполитые».

Не могло быть согласия и единения между народами при такой «братской любви». И падение Великого Княжества и Польского

Королевства — их общей Речи Посполитой — началось именно в Люблине. Только тогда еще никто этого не мог предвидеть. Никто? А может, это предвидел сам Сигизмунд Август? На сейме он сказал пророческие слова: «Когда не желаете согласиться на две печати, то увидите, что будет еще хуже. Я этого уже не увижу. Зло это выяснится при другом короле, но говорю, что желаете вы худшего на долгую память». Но и он сам был творцом этого зла, настояв, чтобы делегаты Великого Княжества приняли польские условия. И они исполнили волю своего правителя, ставшего могильщиком своего и их государства.

И вот 27 июня 1569 года наступил день заключения унии. Ян Ходкевич, выступавший от имени делегации Великого Княжества, горько признался: «Мы уступаем, но мы уступаем не какому-нибудь декрету, а воле Вашей Королевской Милости, как исполнителя законов и общего государя, которому мы все присягали». Сигизмунд Август ссылался на Божию волю: «Я уверен, что Бог дал мне в этом деле такое понимание, которое я тут исполняю, и я обязан исполнять и, получив такое понимание, я веду вас до угодного Богу. На это была Божия воля, и он сам вот это делал и учинил это дело, ибо, когда не было его воли, тогда бы мы не пришли к унии». То воля Божия, а вот воля господарская: «Исполните желание чинов коронных, несмотря ни на что», — указал король литвинам. Уния была заключена. По воле своего государя литвины «на все согласились».

В акте унии было записано: «Корона Польская и Великое Княжество Литовское есть одно нераздельное и неотдельное тело, а также не отдельная, а одна Речь Посполитая, которая из двух государств и народов в один народ слилась и соединилась. А поэтому обоим народам будет на вечные времена одна голова, один государь и один король». А значит, одно правительство, один сенат, один сейм, одна печать, одни деньги. Литвины отстояли только титул великого князя литовского, хотя отменялись отдельное избрание и церемония возведения великого князя на престол, сохранялись отдельные от Польши уряды, войско и суд. В Великом Княжестве продолжал действовать свой Статут, а значит — свои законы.

1 июля акт Люблинской унии был обнародован. Этот день стал днем рождения нового государства — Речи Посполитой — федеративного союза Королевства Польского и Великого Княжества Литовского (теперь после отхода русских (украинских) земель оно уже не называлось Русским). И грозным предупреждением прозвучали слова первого правителя Речи Посполитой Сигизмунда Августа: «Старайтесь о том, чтобы в государствах не слышалось, как раньше, плача и стонов, ибо когда в них не будет справедливости, они не только долго не продержатся, но Бог свергнет их». История, как выяснилось позже, подтвердила пророческие слова Сигизмунда Августа. А иначе и не могло быть, ибо «неустойчиво все, что творится насилием», — как напомнил он на открытии сейма. А уния и творилась насилием.

Враждебность и ненависть к «ляхам» овладели литвинами: «Не дай Бог ляху быть! Вырежет Литву, а Русь поготову». Литвины упорно требовали возвращения присвоенных Польшей земель.

Но Сигизмунд Август не мог отменить свои привилеи о присоединении к Польскому Королевству Волыни, Подляшья и Киева. Он, как обычно, уклонился от решения проблемы. «Хоть могли это доказать, что такой смелости не допустили б, руководить собой, но вершинство и положение наше от Господа Бога по справедливости святой не допускает нам за насилие насилием отвечать», — говорил король. Все же он понимал несправедливость Люблинской унии для Великого Княжества Литовского и хотел присоединить к нему Мазовию. Но Сигизмунд Август в последние годы своей жизни полностью попал под власть придворных, которые, пользуясь королевской слабостью, водили его «рукой по документам». Король плакал: «Я не знаю что вы даете мне подписывать! Я подпишу — и сколько заботы будет с этого! До чего вы меня довели». Ясно, что Мазовию поляки не позволили бы передать Великому Княжеству Литовскому, даже при огромном желании Сигизмунда Августа. Да и он был более занят решением своих сердечных дел.