Книга Открытие Франции. Увлекательное путешествие длинной 20 000 километров по сокровенным уголкам - Грэм Робб

Исключением из этого правила был промышленный район на севере страны, вдоль границы с Бельгией, который фактически был отдельной страной (во время оккупации Франции гитлеровцами он был отделен от Франции и находился под непосредственным управлением Третьего рейха). Промышленные города Лилль, Туркуэн и Рубе уже имели долгую историю индустриального развития. Они уже работали как одно городское объединение за двести с лишним лет до 1968 года, когда их объединили под привлекательным названием CUDL (Communauté Urbaine de Lille)[48]. В Рубе дома под соломенными крышами и немощеные улицы были редкостью уже в начале XVIII века. Густая сеть каналов соединяла эти расширявшиеся во все стороны города с остальной Фландрией, сельское хозяйство которой могло обеспечить своими ресурсами многочисленных фабричных рабочих, почти наполовину состоявших из бельгийцев.

В остальной части Франции промышленность размещалась вне городов; это напоминает современные французские zones industrielles (промышленные зоны). Фабрики строились поблизости от лесов, рек и месторождений угля, которые обеспечивали их топливом, а не в уже существовавших городах. Вот почему крупные индустриальные города XIX века – Лё-Крёзо, Деказвиль, Монсо-ле-Мин, Рив-де-Жье и т. д. не известны практически ничем, кроме своей промышленности. На картах Кассини, созданных в конце XVIII века, большинство из них едва заметны, и эти маленькие точки похожи на первые фотографии далеких комет. В Эльзасе столицы департаментов Верхний Рейн и Нижний Рейн – Страсбург и Кольмар не имели никакой мануфактурной промышленности. Промышленное производство было сосредоточено в глубоких ущельях Вогезских гор и использовало клановые традиции работавших в нем сельских жителей.

Не следует думать, что эти фабрики внезапно возникли среди девственных лесов и полей. Грохочущие бумагопрядильные фабрики в Сотвиле и Сен-Севере – городах-спутниках Руана и доменные печи в черных, словно ночь, поселках вдоль бельгийской части реки Мёз (она же Маас) только сконцентрировали в одном месте более раннюю, рассредоточенную по местности промышленность. Во многих частях Франции сельская местность была «не испорчена» индустриализацией лишь потому, что в ХХ веке государство финансировало программы по ее сохранению. В Пикардии и Арденнах до индустриализации типичный пейзаж представлял собой мешанину из дымящих кузниц, зловонных черных полей, на которых раскладывали сушиться коноплю, и похожих на трущобы скоплений шатких и дрожащих ветряных мельниц. Современные работающие от ветра турбины, которые словно катятся по вершинам холмов, по сравнению с этими своими предшественницами радуют глаз. Рабочие этих традиционных отраслей промышленности обычно умирали молодыми, и потому пожилые люди редко чесали коноплю (работать приходилось в стоячей ледяной воде), ткали (работа на сыром чердаке, дым от ламп и долгий рабочий день), молотили и веяли (пыль), рубили лес (несчастные случаи и пот на холоде) и обжигали древесный уголь (недоедание и нехватка света).

Отдаленные сельские местности, где никогда не было ни одного города и куда вообще приходило очень мало людей со стороны, были полностью избавлены от ужасов индустриализации. В XVIII век существовала деревня Обен (Aubin) – несколько стоящих в ряд лачуг среди каштановых лесов Аверона. А в 2 милях к северу от нее поднималось над долиной реки Ло одно из чудес природы Южной Франции – Горящая гора Фонтэнь. По ночам человек, заглянув в один из маленьких кратеров, которыми она была усеяна, мог увидеть свет огромного пожара. Внутри горы постоянно горели пласты каменного угля, и от этого в ближайших к ней деревушках чердаки были полны дымом. Деревня Обен жила в черном облаке этого дыма, как промышленный город без промышленности. Воздух был полон зловонным запахом серы; дома, люди и свиньи были испачканы сажей. Но изобилие угля позволяло жителям этой деревни долго не спать после наступления темноты, не беспокоясь о плате за свет, прясть, петь и рассказывать истории о захватчиках-англичанах, которые, согласно местной легенде, подожгли гору много лет назад, или о солдатах, которые в 1780-х годах пришли требовать угольное месторождение для короля, но виноградари и углежоги, «вооруженные только своим гневом», прогнали их.

В 1826 году герцог Деказ, бывший министр полиции, первый министр и посол в Великобритании, купил концессию на право добычи каменного угля возле деревушки Ла-Каз, в 2 милях к северу от Обена. Река Ло значительную часть года была непригодна для судоходства, а железной дороги в этих местах не было, но Деказ понимал, что уголь можно использовать, чтобы выплавлять железо из руды, месторождения которой тоже были в этом краю. Современная промышленность добилась успеха там, где потерпели поражение солдаты короля. За пять лет в долине вырос городок для рабочих. Он получил название Деказвиль, хотя сам Деказ мало интересовался его планированием. Лишь через несколько лет после основания Деказвиля в нем появились «бесплатные» школы (их содержали за счет налога, который вычитали из зарплаты рабочих), а через пятьдесят лет в нем появилась первая больница.

Шахтеры из Деказвиля работали в лабиринте рушившихся туннелей и горящих угольных пластов. После смены, продолжавшейся целый день, они выходили на поверхность и оказывались среди доменных печей и прокатных станов, где голоса птиц и свист ветра не были слышны из-за скрипа вагонеток, катившихся по железным рельсам, и непрерывных ударов паровых молотов. Шахтеры и литейщики получали зарплату чеками компании – жетонами, на которых было отпечатано изображение заводской трубы, наполовину загородившей холмистый пейзаж. Поскольку возделывать землю было некому, издалека привозили несвежую еду и продавали по раздутой цене. Обен начал расти вдоль проходившей по долине черной дороги и сливаться с соседним селением Крансак (Cransac). К середине XIX века в нем были ломбарды и крикливо украшенные «кафе», точнее, кабачки, где продавали водку из свеклы и абсент изможденным шахтерам с чернотой вокруг глаз и женщинам, которые одевались лучше, а вели себя хуже, чем их матери-крестьянки.

В 1865 году компания разорилась, и жители Деказвиля познакомились с современным бедствием – безработицей. В 1868 году семья Шнейдер, владевшая чугунолитейными заводами в Лё-Крёзо, основала новую компанию. 3 тысячи ее рабочих, очевидно, смогли «найти в Деказвиле все, что может быть им необходимо в материальном, моральном и религиозном отношении». Эта фраза хорошо позволяет представить себе нищету населения, обеспеченного всем, что собрание акционеров посчитало «необходимым». В 1869 году в Обене произошла забастовка, она показала, что фабрики выковывали и новую породу рабочих. Войска стреляли в забастовщиков и убили четырнадцать человек, в том числе одного ребенка.

Новая эпоха промышленного рабства и пролетарской солидарности оставила после себя памятники, которые хорошо видны глазу, – огромный кратер угольного карьера «Открытие» в Деказвиле (работы в карьере были прекращены в 1965 году), кучи шлака в Па-де-Кале и заброшенные каменноугольные шахты во Фландрии и Лотарингии. Некоторые из этих чудовищных созданий индустрии были сохранены экологическими музеями; вероятно, заслуженный отдых этих созданий будет гораздо дольше, чем их рабочая жизнь. Но следы других великих промышленных преобразований, происходивших во Франции, сейчас почти неотличимы от окружающего ландшафта.