Книга Кавказская война. В 5 томах. Том 5. Время Паскевича, или Бунт Чечни - Василий Потто

Но махошевцы были народ воинственный, они никогда не переступали за порог своей сакли, не перекинув через плечо винтовки, а в хищничестве им уступали пальму первенства даже закаленные в этом опасном промысле башильбаевцы. Поэтому-то, как ни внезапно было нападение нашего отряда, оно не всех захватило врасплох; только первые, попавшиеся казакам под руку жители, не успевшие сообразить опасности своего положения, были изрублены без сопротивления; остальные, находившиеся в середине поля, опомнились, сбились в кучу и, выхватив из чехлов винтовки, дали по казакам залп. Казаки, не дожидаясь второго залпа, кинулись в шашки, смяли толпу и обратили ее в бегство. Рассыпавшись по полю, линейцы скакали по всем направлениям и, настигая бегущих махошевцев, сбивали их с ног, рубили, топтали их конями или забирали в плен. Поле покрылось телами. Где гуляла коса – пошла гулять казацкая шашка...

Шум разгоравшейся битвы и выстрелы подняли на ноги всю окрестность. Первым прискакал на тревогу махошевский князь Богортоко с тремястами всадников. Рассыпавшиеся казаки не могли оказать никакого сопротивления; но, к счастью, почти в тот же момент и к нам подоспело подкрепление – из-за Лабы выручать казаков прибежала пехота. Появление штыков и барабанный бой, с которым пошли навагинцы, остановили горцев. Этой минутой воспользовались ногайские князья и кинулись на Богортоко. Едва махошевцы приготовились к отпору, как с другой стороны на них налетели успевшие уже собраться казаки.

Старые кубанцы поныне рассказывают о гомерическом поединке, произошедшем при этой атаке между подпоручиком Мельгуновым, ординарцем Антропова и махошевским узденем Мефедзьевым, известным вожаком хищнических партий. Пуля Мефедзьева, ударившись об ружье Мельгунова, разрубила его вдребезги и ранила офицера в грудь; Мельгунов – богатырь ростом и силой – одним взмахом шашки раздробил кольчугу и положил узденя на месте. Поражение махошевского князя было полное. Он потерял в этот день более семидесяти человек убитыми, сорок два пленными и до восьми тысяч голов скота. Поля, принадлежавшие махошевцам, были сожжены и вытоптаны.

Счеты за разгром Незлобной не все еще были сведены, так как абазинцы, жившие к стороне Карачая и составлявшие также значительный контингент в партии Джембулата, оставались не наказанными. Эмануэль приказал сделать набег на них майору Канивальскому.

В ночь на десятое сентября из Баталпашинска выступил небольшой конный отряд из нескольких сотен линейных и донских казаков при двух конных орудиях. На рассвете поднялись на высокий хребет, отрог Большого Кавказа, и увидели на самой вершине его два громадные утеса, образующие природные ворота, – но эти ворота, к удивлению всех, были заложены каменной стеной такой странной кладки, что без помощи археологии трудно было определить даже, к какой эпохе принадлежит ее сооружение.

Канивальский приказал казакам спешиться и разобрать часть стены, по возможности, не делая шума. Работа действительно производилась так тихо, что черкесский пикет, спавший по ту сторону стенки, увидел казаков только тогда, когда был окружен, и не успел даже сделать сигнального выстрела. Весь отряд, протискавшийся кое-как в узкие ворота, столпился у края обрыва над страшной бездной, дно которой, закрытое туманами, нельзя было видеть. В эту-то бездну, откуда доносился только рев бушующей Теберды, отряд начал спускаться по едва заметной, обрывистой и опасной тропинке. Было еще темно; кругом царило ночное безмолвие; местность казалась необитаемой, а между тем вся долина Теберды была усеяна народом, который, торопясь с уборкой хлеба, заночевал в поле. Казалось, что судьба обрекла этих людей смерти и плену. Но чуткого слуха горцев вовремя коснулся шум, подобный шуму горного водопада – это мчалась конница, и привычное ухо ясно различило среди конского топота стук и громыханье орудийных колес. В одно мгновение все, что находилось в поле, скрылось в лесу, и прискакавшие казаки захватили только скудные, брошенные народом пожитки. Кроме этих пожитков да небольшого стада овец, не было никакой добычи. Из двух аулов князей Бибердова и Лова два-три человека были убиты и восемь захвачены казаками в плен. Добиваться большего отряду было нельзя, так как надо было скорее убираться домой, пока неприятель не отрезал ему путь на перевале. Таким образом, трофеи набега были ничтожны, но важным результатом его являлась для нас смерть храброго абазинского князя Лова, друга и сподвижника Джембулата: пущенная на ветер, казачья пуля случайно сразила его у самой опушки и навсегда избавила линию от непрошенных и частых его посещений. “Кесмет!” (судьба!) – могли сказать над его могилой горцы.

Другим, еще более важным последствием этого небольшого и даже не совсем удачного набега Канивальского было открытие нами ближайшего пути к Карачаю. Эмануэль и воспользовался этим путем, когда через месяц повел войска для покорения карачаевцев.

XXVI. ХИЩНИКИ

Три последовательные набега, предпринятые нашими войсками за Кубань, не прошли для линии даром.

В то самое время и даже в тот самый день, шестнадцатого июня, когда Широков выступил с отрядом против темиргоевцев, значительная партия горцев появилась в виду Бургустанской станицы. Она захватила все, что было в поле, и затем с вершин Бугунты быстро перенеслась на север, сделала в ночь стоверстный переход и на заре угнала большой табун, ходивший на речке Невинке.

Это смелое вторжение и целый ряд нападений, быстро следовавших в течение июля и августа, показали всю несостоятельность надежд, основанных на взятии Анапы. Если падение ее не оставило глубоких следов даже в населении, обитавшем по побережью Черного моря, то народы так называемого правого фланга совсем не заметили этого события. Им не было никакого дела до Анапы. Анапа была от них далеко, а слабая кубанская линия и паника, распространенная по краю разгромом Незлобной, слишком сильно искушали их хищнические инстинкты.

Было и еще одно благоприятное условие для их прорывов – это непонятная беспечность, даже апатия занимавших кордоны донских казаков. Доблестные в поле, находчивые и неустрашимые в критические минуты, донцы не выказывали особых способностей к сторожевой кордонной службе. Чем бы не объяснялась подобная аномалия, но сами горцы, привыкшие ценить в своем противнике ловкость и бдительность, не встречая их среди донцов, относились к ним с полным пренебрежением.

Действительно, кордонная служба находилась у них в младенческом состоянии. В дождь, в туман, в ненастье и слякоть на вышке никогда нельзя было увидеть часового; посты казались незанятыми. В ясную погоду казак если и стоял на часах, то только до тех пор, пока не начинало его допекать полуденное солнце; тогда он спускался вниз, в свой камышовый балаган, а на вышке оставлял ружье с накинутой буркой и надетой папахой. Если посмотреть издали, особенно снизу – точь-в-точь стоит часовой.

Однажды в жаркий июльский полдень, на правом берегу Кубани, как раз напротив брода, охраняемого казаками у Баталпашинска, показались хищники. Зрение у горца острое – он видит даже ночью, когда руки своей не видать; а слух такой, что шаги человека и конский топот он различает с расстояния, с которого другой, быть может, не услышит ружейного выстрела. Долго и пристально всматривались осторожные горцы в постовую вышку: там стоит часовой. Но проходит час, проходит другой – часовой не шевельнется: ни голову не повернет, ни руки не поднимет. Хищники догадываются, в чем дело. “Кукла”, – говорят они и смело переезжают Кубань. Они выходят на берег у самого поста; лошади их шумно стряхивают водяные брызги, фыркают, а на посту никто даже не выглянет полюбопытствовать, кого Бог посылает с заречной стороны. Благополучно объехав пост, партия ударилась в степь и в сумерках была уже за девяносто верст под Темнолесской станицей. Набег был удачен. Двое русских поплатились жизнью, семь человек, преимущественно девушек, гулявших в садах, увезены были в плен, и партия на заре следующего дня ушла за Кубань с добычей.