Книга Искусство частной жизни. Век Людовика XIV - Мария Неклюдова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впервые «Мемуары» мадмуазель де Монпансье были опубликованы в 1728 г., через тридцать пять лет после ее смерти. На протяжении XVIII столетия они неоднократно переиздавались, однако в сильно отредактированной и стилистически видоизмененной форме. Полный оригинальный текст увидел свет лишь в 1858 г. усилиями Адольфа Шеруэля, заново расшифровавшего малочитабельный почерк Мадмуазель.
Мемуары[281]
Бог — хозяин наших состояний; Он оставляет нас в них столько, сколько способен вынести наш переменчивый дух. По Его дозволению я всегда считала свой жребий самым счастливым из тех, что можно избрать в этом мире: я должна была быть довольна своим рождением, богатством и всеми благами, которые позволяют проводить жизнь, не будучи ни в тягость самой себе, ни обузой другому. И все же, как уже говорилось, сама не зная почему, я скучала там, где все прежде мне было любо, и приохотилась к тому, что раньше было безразлично, без всякой задней мысли полюбив беседовать с господином де Лозеном. Проведя долгое время в таком беспокойстве, я решила обратиться к себе и разобраться, что мне приносит радость и что причиняет боль. Я поняла, что меня занимает другое состояние, нежели то, что до сих пор оставалось моим уделом; что буду более счастлива, если выйду замуж; что если я составлю чью-то судьбу, одарю кого-нибудь столь великим союзом, то этот человек будет мне благодарен, тронут, исполнится ко мне дружеских чувств и будет стараться делать все, дабы мне угодить. Что до сих пор мне предлагали великие союзы, которые бы меня возвысили, но не сделали бы более счастливой; что последнее возможно лишь при уважении к тому, кто стал бы мне другом; что мои наследники почитают мое добро своим и желанней всего для них была бы моя смерть, позволившая бы им всем распоряжаться. Тщательно перебрав в голове все, что могло явиться источником отвращения, я поняла: Господь дозволил мне почувствовать в самом сердце, что из всех возможных жребиев замужество — единственный выбор, способный принести мне покой, и я могу составить завидную судьбу своему избраннику, который будет мне благодарен до конца моей и своей жизни и с которым я буду проводить дни в тишине и единении совершенной дружбы. И тут я увидела, что мое беспокойство отнюдь не было неопределенным и что достоинства, которые я всегда находила в господине де Лозене, выгодное отличие его поведения от всех прочих, возвышенность души, возносившая его над обычным людом, приятность его беседы и множество других известных мне черт позволили понять, вернее, почувствовать, что он — единственный, кто способен выдержать величие, которое я на него возложу, и что только он достоин быть моим избранником и сможет лучше всех жить со мной. Я подумала, что мне никто никогда не оказывал дружеских знаков; что быть любимой — радость, и весьма чувствительная, и что куда как сладостно жить с человеком совершенно достойным, в котором я обрету друга, отзывчивого к моим радостям и страданиям, беседы с которым, как я начала замечать, мне более по вкусу, чем с кем-либо другим. Так я увидела в себе, что причиной моих радостей было удовольствие от бесед с ним; а мое малое усердие к прочим делам, отвращение ко всему миру и скука, когда я не находила его у королевы, открыли мне то, чего я до сих пор не ведала. У меня не было иных занятий и иного беспокойства, кроме тех, что породили эти размышления: то я хотела, чтобы он догадался о моем положении, а в другой раз — чтобы он о нем не узнал. Я по своей природе нетерпелива: признаюсь, что такое положение меня угнетало, все мне были невыносимы, а общество приводило в отчаяние; я хотела оставаться одна в своей комнате или видеть его у королевы или на прогулке, случайно или иначе; лишь увидев его, я успокаивалась. Я размышляла и о трудностях, которые могла встретить; мне было затруднительно завести об этом речь с королем: я желала дать ему [Лозену] понять мои чувства, чтобы он сам подсказал, как мне следует себя вести. Я была безутешна, потому что по его покорному и почтительному поведению видела, что он совершенно не догадывался о моих намерениях. Самым затруднительным делом мне казалось дать ему понять, что он более счастлив, нежели полагает; порой я не могла не думать о несоответствии его происхождения моему. Я читала историю Франции и почти все истории, что писаны по-французски; мне было известно, что в нашем королевстве бывали случаи, когда особы даже менее знатного происхождения заключали браки с дочерьми, сестрами, внучками или вдовами королей, о чем я еще скажу; и что от этих людей его отличало лишь то, что он по рождению принадлежал к более великому и славному дому и обладал большими достоинствами и душевным величием, нежели они. Это препятствие я преодолела с помощью множества примеров, которые пришли мне на память. Из всех только что приведенных доводов я составила план; и тут мне вспомнилось, что в комедиях Корнеля я читала о некой судьбе, сравнимой с моей, и я увидела Божий промысел в том, что этот поэт придумал, исходя из человеческих взглядов. Я послала в Париж купить все сочинения Корнеля, чтобы отыскать то, что, казалось, мне подходило. Пока мой курьер не вернулся, я говорила себе, что в мире нет человека более высоких чувств, чем господин де Лозен; порой я даже находила, что его достоинства превышали все, что я хотела для него сделать; и мне было тем легче убедить себя в этой истине, что вся Франция разделяла мое мнение, такова была его репутация человека необычного. Прибыли сочинения Корнеля, и я быстро нашла в них стих, который приведу здесь; я выучила его наизусть: за последние годы мне не раз приходилось над ним размышлять, и я считаю идущим от Бога то, на что большинство людей взирает с мирскими чувствами.
Стих Корнеля
После всего, что я поведала об охватившем меня беспокойстве, о нерешительности по поводу того, как следовало поступить, о естественной склонности, которую я в себе обнаружила, — видеть и говорить с господином де Лозеном, об отвращении, какое я всегда испытывала к браку, и о принятом мной решении выйти за него замуж, мне кажется, этот стих как нельзя лучше подходил к моему положению; в нем, если смотреть с божественной точки зрения, заключен нравственный смысл и к тому же есть нечто галантное для сердец, этому подверженных. Я должна благодарить Бога за сердце, каким он меня наделил, вложив в него отвращение ко всему, что именуется галантностью. Мне вспоминается, что, всерьез поразмыслив над тем, что скажет свет по моему поводу и по поводу тех невзгод, которые могут поджидать меня в этом браке, я решила беседовать с господином де Лозеном лишь в присутствии третьих лиц и хотела отдалить от себя случаи его видеть, чтобы выкинуть его из головы. Я принялась следовать такому образу действий и говорить с ним о вещах безразличных. Но я заметила, что сама не знаю, что говорю; что я не могла вымолвить три слова кряду, чтобы в них был смысл; и чем больше я старалась его избегать, тем сильнее хотела видеть. Мадам, [283] бывшая в числе его друзей и показывавшая, что хочет быть моим другом, часто говорила мне о его достоинствах. Множество раз я чувствовала соблазн открыть ей сердце, чтобы она искренне сказала, как мне поступить, и посоветовала, как себя вести. Сама я была на это не способна, ибо все время делала прямо противоположное тому, что хотела сделать, и днем не могла исполнить задуманное ночью. Вот как я жила, по сто раз на дню сама с собой в раздоре. Поразмыслив о невозможности выбросить все это из головы, об ожидавших меня препятствиях и о том, как мне преодолеть все, что по этому поводу можно будет сказать, я оказалась перед насущной необходимостью принять решение.
