Книга Друзья и враги Анатолия Русакова - Георгий Тушкан

— А что? — так же тихо спросил парень.

Правая рука его поднялась, и большой палец уцепился за нижнюю пуговицу пиджака. У Анатолия не осталось ни малейшего сомнения в том, что под пиджаком — оружие.

— Так ты или не ты — Антон Шелгунов? — нетерпеливо спросил он.

— А если я? — сквозь зубы спросил Шелгунов и резко повернулся к соседу, испытующе шаря взором по лицу, по рукам, стараясь отгадать его намерения.

— А то, что я уже все знаю от депутата Кленова. — Анатолий смотрел прямо в глаза Шелгунову, где недоверие, озлобленность и готовность мгновенно действовать сменились растерянностью.

Подошла миловидная блондинка, которую Зубавина назвала Соней Рындиной. Она удивленно взглянула па Анатолия, затем требовательно на Шелгунова. Тот мотнул головой в сторону соседней парты.

— А, собственно, в чем дело, гражданин? — Шелгунов явно «отшивал» его.

— Хотел поговорить начистоту, — отозвался Анатолий.

Не мог же он вот так, сразу, навязываться незнакомому парню со своими советами. Да он и сам толком не знал еще, нужна ли его помощь. Вот если бы Шелгунов рассказал все обстоятельства дела, они бы вместе и решили, как действовать.

— Может, тебе надо помочь?

— Чем? — резко, но негромко, чтобы не привлечь внимания, спросил Шелгунов.

— Вообще помочь…

— В общем и целом? — Шелгунов смерил Анатолия презрительным взглядом и насмешливо покачал головой. — Не хочешь ли ты мне помочь по алгебре? — Он криво улыбнулся.

— Не базарь, — сердито оборвал Анатолий.

Теперь Шелгунов не смеялся. Лицо его стало сосредоточенным и злым. Он быстро прошептал, глядя прямо перед собой:

— Кто тебя знает, что ты за птичка и какие у тебя намерения?

Что же мог сейчас сказать Анатолий? Шелгунов явно не доверял ему, он с нарочитой медлительностью собрал тетради и молча пошел к другой парте, к Соне Рындиной. Анатолий заметил ее ревнивый, осуждающий взгляд, обращенный на него. Она заулыбалась, когда Шелгунов сел рядом. Видимо, Анатолий занял ее место.

— Плацкартное место рядом с вами свободно? — раздался басистый голос.

Не ожидая ответа, рядом с Анатолием не сел, а плюхнулся за парту автор стихов, о которых говорила директор школы, рослый полноватый парень с бледным лицом, тонко подбритыми усиками и длинными волосами, с галстуком, на котором красовалась обезьяна.

— Рудольф Милич собственной персоной, —сказал и небрежно сунул руку.

Анатолий пожал длинные, безвольные, испачканные краской пальцы.

— Послушайте, — обратился юноша к Анатолию, и это прозвучало как «паслште». — Я понимаю, люди любят пышные фразы, но наша директриса побила все рекорды. Она всегда так?

— Не знаю. Я здесь первый день.

— И я первый. Вам повезло, сэр. Директорша не спекулировала вашим именем.

— Вашего она тоже не назвала.

— «Жить на вершине голой, писать простые сонеты», — меланхолически начал Милич.

— Ну кто вас тянул за язык? Вы брякнули: «Я пошутил», и все узнали, кто автор.

— Я хотел обратить на себя внимание девчонок, на свою незаурядную личность. Или вы серьезно верите, что это мое настоящее кредо?

— Что такое кредо?

Милич был в затруднении.

— Как вам объяснить… Идея, что ли. Я не так глуп, чтобы довольствоваться скалой, сонетами, котлетами. Из всех «измов» я выбрал практицизм.

— Ну и как?

— Главное, хватать от жизни все, иметь максимум комфорта, и, как поется в «Сильве»: «Без женщин жить нельзя на свете нам». Если бы здесь не было хорошеньких мордашек, я бы сбежал. Но я обещал ближайшему предку стать на стезю добродетели и окончить десятилетку, чтобы поступить в художественный вуз.

— А почему бы вам не учиться в дневной школе?

— Возраст не тот и, как отвечают на суде при разводе, «не сошлись характерами». Здесь легче. — Он покровительственно взглянул на Анатолия. — Здесь я студент прохладной жизни.

— Как-как?

— Студент прохладной жизни, — многозначительно повторил Милич. — Днем я иногда работаю. — Он показал пальцы со следами плохо отмытой краски. — Иногда помогаю предку, а зарабатываю больше средних художников. Впрочем, я принесу справку из артели художников и утру нос директорше.

Вошла классная руководительница — учительница русского языка. Это была Евгения Павловна, уже знакомая Анатолию полная женщина с седыми волосами и строгим розовым лицом. Она объявила, что, прежде чем приступить к уроку на тему «Горький как основоположник пролетарской литературы», надо выбрать старосту, его помощника и объявить распорядок занятий. По ее рекомендации выбрали прежнего старосту — Сергея Зубавина, а помощником — Юлю Короткову.

Начались занятая. Милич не слушал. Он без умолку болтал. Евгения Павловна сделала ему замечание. Милич шепнул: «А ну ее в болото».

— Хватит трепать языком! — прошептал Анатолий.

— Неужели ты собираешься заниматься серьезно?

— Конечно!

Милич снисходительно усмехнулся и сказал, глядя на Анатолия:

— Гомо-сапиенс примигениус.

— А по-русски?

— Первые два слова — зоологическое название человека, а последнее означает — примитивный.

Лекция окончилась. Взрослые ученики обрадовались этому, как дети. Некоторые вышли за учительницей в коридор. Шелгунов и его приятельница остались сидеть и о чем-то шептались. Соня раза два обернулась и посмотрела на Анатолия.

Милич небрежным жестом сунул Анатолию пачку сигарет. Юноша отрицательно покачал головой:

— Неудобно курить в классе.

Милич закурил, удерживая сигарету в кулаке, и пустил дым под парту.

Зубавин открыл окно. Ворвался гул города. Во дворе кричали дети. В раскрытом окне показалась взлохмаченная голова мальчишки, видимо подсаженного приятелями. Звонким голосом он крикнул:

— Дяденьки, сколько будет дважды два?

Со двора донесся громкий смех и свистки.

— Ученики дневной школы приветствуют нас. Потом будут в окна камешки бросать, — сказал кто-то, и тотчас же мелкие камешки защелкали по стеклу.

— Перестаньте! — крикнул Зубавин.

— Здесь курят, — сказала девочка с косичками.

— Что же это вы? — Зубавин обернулся к Анатолию, дым тянулся из-под его парты. — Ведь Татьяна Сергеевна предупредила.

Анатолий мог бы посмотреть на соседа и взглядом дать понять, кто закурил, но удержался и промолчал.

— Мораль читает, — шепнул Милич, — штатный трепач-любитель. Ненавижу нравоучителей и моралите. Я им ни на грош не верю. И вообще я ни во что и ничему не верю. Я негативист.