Книга Стою за правду и за армию! - Михаил Скобелев

Между тем Скобелеву подали коня. Быстро вскочил он на него и обратился к нам, предварительно поздоровавшись с каждым за руку:

– Ну, господа, едем! Слава Богу, наконец мы покидаем эту проклятую Плевну. На Шипке, Бог даст, будет счастливее…

Скобелев был необычайно весел, оживлен, со всеми шутил, смеялся и вспоминал разные эпизоды из обороны Зеленых гор. Только проезжая мимо редутов своего имени (Скобелева № 1 и 2), с которыми связаны были воспоминания о славных наших атаках и еще более геройской обороне этих кровавых мест, чело Скобелева сильно омрачилось. Он снял шапку и набожно три раза перекрестился. Вся свита его сделала то же.

– Сколько здесь жертв легло! И все это напрасно! Не поддержали вас вовремя! – как бы про себя проговорил Скобелев, и слезы показались на его глазах.

Несколько минут царило молчание: каждый задумался и вспоминал тяжелые, недавно пережитые дни. Невольно вспомнились имена героев-защитников этих укреплений, имена Горталова, Добровольского, Тебякина и других, и невольно каждый прошептал про себя: «Вечная память вам, герои-мученики, за великое славянское дело!..»[215] Поравнявшись с логом, где был убит художник-волонтер Верещагин, Скобелев вспомнил об этом грустном эпизоде, обратившись к Куропаткину[216]. Вспомнил также про киргиза Нарубайко, которого Скобелев вывез с собой из Туркестана и который в деле 30 августа был смертельно ранен.

А когда поравнялись с первым гребнем Зеленых гор, Скобелев обратился ко мне и, смеясь, сказал:

– А помните, Дукмасов, как вы в этих траншеях водили принца и знакомили его с турецкими пулями?

Веселые воспоминания менялись с грустными. Последних, конечно, было гораздо больше. Каждый кустик здесь был нам знаком, каждый шаг напоминал собой какой-нибудь грустный эпизод, какую-нибудь смерть… Здесь осколком гранаты в грудь убит такой-то офицер, тут пулей в живот смертельно ранен другой, там – взорван зарядный ящик и в итоге – целые кучи изуродованных тел и т. д., и т. д. Более мелкие поранения не так действовали на нервы и воображение, не так сильно врезывались в память…

Проехали мимо Брестовца, где так долго была штаб-квартира Скобелева и где он лежал больной и контуженый. Мы начали обгонять обозы и за Рыжей горой догнали хвост колонны. «Смирно, смирн-о-о-о!..» – послышались команды офицеров, и солдаты на ходу быстро стали подтягиваться, выравниваться в рядах, оправлять амуницию, поправлять кепи…

– Здорово, молодцы! – весело крикнул Скобелев. – Поздравляю вас с походом!

Солдаты дружно, в таком же веселом тоне, отвечали на приветствие любимого вождя.

– Смотрите же, – продолжал Михаил Дмитриевич, – будьте такими же молодцами, как и раньше! Вы теперь отдохнули, привели в порядок оружие, одежду, собрались с новыми силами… Впереди предстоит нам еще много трудов! Но, Бог даст, мы скоро докончим с турками на Шипке, а потом дойдем до Царьграда и отдохнем уже там вволю!

Солдаты с удовольствием слушали слова своего обожаемого генерала, и по их бодрым, самодовольным, раскрасневшимся на морозе лицам, по их блестящим, веселым глазам видно было, что они вполне соглашаются со словами своего начальника.

Гулко грохотала артиллерия по шоссе, мирно и твердо отчеканивала шаги пехота, и целый лес штыков красиво блестел на солнце… И рядом с русскими штыками Крынка и Бердана виднелись штыки и турецких ружей Пибоди у солдат Углицкого полка, которые были очень довольны, что превратились некоторым образом в стрелков… У многих солдат красовались на груди серебряные Георгиевские крестики, у некоторых унтер-офицеров виднелось их по два, по три. Это все боевые ветераны, побывавшие уже во многих перепалках на Зеленых горах, а некоторые и под Ловчей. Все люди испытанной храбрости, видавшие у самого носа неприятельские штыки, ходившие не раз охотниками в глухую ночь и переколовшие или уложившие прикладом в неприятельских траншеях не одного басурмана… На этих людей можно было положиться, и Скобелев их особенно любил: он знал их всех по фамилиям, даже по именам.

– Здорово, Попов, как поживаешь? – обращается он к одному из унтер-офицеров, проезжая мимо. (Это тот самый Попов, по инициативе которого были сделаны траншеи на первом гребне, получившие название Поповских траншей.)

– Здравия желаю, покорнейше благодарю, ваше превосходительство! – самодовольно осклабясь и весь сияя, громко отвечает счастливый Попов, готовый в это время выпрыгнуть из строя, чтобы хоть дотронуться только до стремени боготворимого генерала.

– Смотри, брат, поучи молодых, чтоб такие же молодцы были, как ты! – говорит Скобелев и едет дальше.

– Постараюсь, ваше превосходительство! – посылает вдогонку ему счастливый Попов и затем обращается к окружающим его молодым солдатам. – Ну, братцы вы мои, в жисть, то есть мою, не видал такого генерала… Отец родной!

Дальше я не слышу его разглагольствований и спешу догнать Скобелева. Скобелев обогнал весь отряд и впереди проехался немного с офицерами и побеседовал с ними, а затем направился прямо в Ловчу, чтобы заранее распорядиться о разных хозяйственных нуждах отряда.

Так как было довольно холодно и морозно и не требовалось особенной боевой готовности ввиду удаленности противника, то Скобелев приказал останавливаться на ночлег в деревнях, по домам, сберегая таким образом силы солдат. Поэтому отряд разбросался на ночлег не только в Ловче, но и в ближайших деревнях – Зилкове, Сотево, Бахоеце, Придуншец и др. На следующий день движение продолжалось на город Сельви, причем части, имевшие ночлег в дальних деревнях, например в Зилкове, останавливались последовательно в Ловче или Павликени, Какрино, Акенджилар.

Погода благоприятствовала нашему движению: дни стояли хотя и морозные, но ясные, хорошие… Скобелев все время хлопотал о том, удобно ли расквартированы войска на ночлег, хорошо ли они снабжены теплой одеждой и обувью, получают ли хорошую горячую пищу и т. д. Мы, ординарцы, постоянно получали от него приказания проверять все это и подробно доносить ему, особенно относительно качества пищи. Вообще, лучше заботиться о солдатах, как заботился Скобелев, вряд ли возможно!