Книга Слеза чемпионки - Ирина Роднина

Может быть, я взяла грех на душу. Но зато она была уверена, что собака попала в хорошие руки, потому что породистая. Может быть, я не права, но она так и не узнала правды. А сказать ей, как погибла собака, было ужасно. Как не могли потом и ей самой сказать, что с ней происходит, чем она на самом деле болеет.

Третья моя подруга, с которой я познакомилась после Татьяны Зеленцовой и Лены Черкасской, — Наташа Куликова, с которой мы вместе рожали Сашек. С Наташей мы очень сошлись на вылеживании детей. Причем у нее родился Саша и у меня Саша. У нее Саша — муж, у меня Саша — муж. И мужья наши дружили. Когда у меня случился бракоразводный процесс с Зайцевым, они полностью взяли его сторону, как и моя мама. Мы на какое-то время разошлись. Потом я уехала в Америку.

Десять лет мы не общались. Только с Зайцевым Наташа впервые прислала мне письмо. Когда я приезжала в Москву, я ей не звонила, думая, что телефоны поменялись, а они оставались все теми же, как всегда. Говорят, что дважды на одном и том же умные люди не прокалываются. В спорте я дважды никогда одну и ту же ошибку не повторяла. Но в жизни такое со мной происходило не раз. Телефоны, телефонные книжки, ключи, документы — самые больные пункты в моей жизни. Дети знают: если я не звоню, то не потому, что со мной что-то случилось, а потому что у меня то ли сломался, то ли потерялся телефон. То же самое происходит и у детей. Если я начинаю на них рычать, почему вы мне не звоните, они тут же ехидно хихикают — мол, яблочко от яблони далеко не падает, у нас тоже телефоны мокнут, сим-карты пропадают, теряются записные книжки, и все остальное в том же духе.

Поэтому я приезжала в Москву и не знала, дома Куликовы или нет. Смотрела на их окна. Но так получалось, что я все время днем мимо них проезжала, а однажды попала под вечер. И когда увидела, что в окне та же люстра, у меня затеплилась надежда. Если бы они разменялись, то вряд ли новые жильцы ту же люстру оставили бы. Потом пришло это письмо с оказией. Теперь мы с Наташей снова вместе.

Последней в моей маленькой компании появилась Оксана. Теперь у меня все удачно сложилось. На Тверской живет Наташа, на Второй Тверской-Ямской — Оксана, на Новослободской — я. Очень удобно, все подруги рядом. Но первое время мои подруги меня ревновали друг к другу. Я задавала прямо вопрос — «почему?». Наташа (она наиболее открытый из нас человек) отвечала: «Я не скрываю своих чувств, потому что я тебя теряю». Мне было очень сложно выстраивать отношения Наташи к Оксане. Таню она спокойнее воспринимала, Лены уже нет, а к Оксане. Оксана же из всех моих подруг самая молодая. С Леной Черкасской у меня разница была двенадцать лет, Таня Зеленцова и Наташа Куликова меня на год старше, а Оксана — на четырнадцать лет моложе. Она с шестьдесят третьего. Детки шестьдесят третьего года рождения все такие результативные, успешные, но особенные. Присмотритесь ко всем, кто шестьдесят третьего года рождения, — интересный год, похоже, случился в нашей стране.

С Леной, которая была старше меня, я никогда не чувствовала себя моложе ее. Наверное, потому что я отвечала за всю группу и все вопросы — финансовые, юридические, административные — были на мне. Лена была не очень приспособленным к жизни человеком. Но в какой-то момент я все же усомнилась, насколько ее наивность настоящая. Она, вероятно, чисто по женской интуиции не брала на себя решение тех проблем, с которыми могут пусть не лучше, но справиться другие. Рутина повседневных вопросов не делала ей жизнь интереснее, и она в них не собиралась разбираться. Поэтому билеты, гостиницы, питание к ней никакого отношения не имели.

Я с ней начала работать, когда она только-только развелась с первым мужем. Леня, с которым они начали совместную жизнь, нигде не работал, раз в месяц в очередь играл «Чайку» в театре имени Маяковского. В нашу компанию входили еще Костя Райкин, он дружил с Трушкиным — они оба из Питера и вместе учились в институте, Лайма Вайкуле и Леша Гончаров, сын главного режиссера Театра Маяковского. Такая человек в десять компания. То вместе, то врозь, но как-то все общались. Лена ценила деньги и не любила лишних трат. Тогда же всё копейки стоило, и если мы ехали поездом, я обязательно брала СВ, хотя оплачивали нам только стоимость билетов в купе. Конечно, я платила и за нее, и за себя. Если мы жили в гостинице, я брала люкс, приходилось доплачивать, предположим, за двадцать дней. Я считала, что это — небольшие траты, она — нет.

В то время денег у нее просто не было. Мы едем на сборы в Минск на двадцать дней, у нее в кошельке всего пять рублей! На сборах, конечно, талоны на питание, бесплатное проживание. Лена ничего не ест, она эти талоны меняет на деньги. Она действительно всегда следила за фигурой, мало ела, знала, что фигура — это ее достояние. А потом это уже и балетная привычка. Для нее еда на день — кусок сыра и кофе, все, больше ей ничего не нужно. Она меняла талоны и с этими деньгами ехала обратно. У них с Трушкиным в то время было тяжелое положение.

Я к ним приходила, дома — ничего, у него работы никакой. Один раз я на него крепко наехала. Мы так разругались, что полгода не разговаривали. Лена ужасно мучилась, оттого что два самых дорогих для нее человека друг друга не замечают. Мы же регулярно встречались, но не общались. Он заявление в театре написал, что уходит с работы, Лена страшно переживала. Я высказалась в таком духе, что раз не можешь работать актером, раз у тебя нет способностей, признайся в этом хотя бы сам себе и пойди, я не знаю, ящики грузи, что ли. А то ты пристроился в квартире с видом на Кремль и ничего не делаешь! Мы разругались вусмерть. Я приходила и каждый раз: то принесу банку кофе, то оставлю бутылку вина, то кусок сыра, то пакет сахара. Если я открыто еду приносила, Лена ужасно обижалась, такие подарки нужно было делать очень тактично. Я приходила и тут же начинала все, что принесла, резать. Все равно, говорю, я дома завтракать не успеваю, давай у тебя посидим, спокойно кофе попьем.

Прошло несколько лет, у Лени теперь как у режиссера пошли свои спектакли. Кстати сказать, на первый спектакль Трушкина деньги дал Миньковский. Леня поставил «Вишневый сад», и в конце восьмидесятых это был самый модный спектакль в Москве. Потом, когда мы уехали, Миньковский передал Трушкина другим людям, которые помогали Лёне, финансировали его следующие спектакли.

С Лаймой у нас до сих пор хорошие отношения. Лайма тоже училась в ГИТИСе вместе с Трушкиным.

Хорошая была компания. Все мы были разные, может, оттого нам было друг с другом очень интересно.

Если с Таней или с Наташей я ощущаю себя на равных, то и с Оксаной не чувствую, что на поколение старше. Наша дружба сделала меня сильнее, хотя бы потому, что у меня полностью отсутствует такая черта характера, как жажда приключений, в отличие от нее. К тому же весь свой запал на конечный результат я потратила в спорте, а в обычной жизни я в общем-то не сильно упрямый человек. Оксана стала меня «накручивать». Причем она знает, как меня надо настропалить и в какие моменты. Дальше, после ее подготовки, я уже иду сама и бьюсь. Оксана начала работать в Москве, а я еще жила в Штатах, и наше общение — это бесконечные телефонные счета. Потом я стала к ней летать, потому что платить за телефон восемьсот долларов — все равно что купить билет из Лос-Анджелеса в Москву туда и обратно.