Книга Маршак - Матвей Гейзер

Забегая вперед, скажем, что Маршак был в числе немногих писателей, не принявших участие в травле Ахматовой и Зощенко после постановления ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград». «Историческое» это постановление ввергло Ахматову в очередное молчание. В 1946–1949 годах она написала так мало стихов, что их можно перечесть по пальцам. И среди них есть настоящие «ахматовские»:

Любовь всех раньше станет смертным прахом, Смирится гордость и умолкнет лесть. Отчаянье, приправленное страхом, Почти что невозможно перенесть.

В 1947 году она написала четверостишие, посвященное Борису Пастернаку:

Здесь все тебе принадлежит по праву, Стеной стоят дремучие дожди. Отдай другим игрушку мира — славу, Иди домой и ничего не жди.

В конце 1949 года в судьбе Анны Ахматовой произошла еще одна трагедия — 6 ноября был арестован ее сын Лев Гумилёв. Не поддавшись отчаянию, она пыталась вступить в схватку с вершителями судеб своим оружием. Ахматова создала такие стихи, о которых в прежние времена и думать не могла:

Пусть миру этот день запомнится навеки, Пусть будет вечности завещан этот час. Легенда говорит о мудром человеке, Что каждого из нас от страшной смерти спас.

Ликует вся страна в лучах зари янтарной, И радости чистейшей нет преград, — И древний Самарканд, и Мурманск заполярный, И дважды Сталиным спасенный Ленинград.

В день новолетия учителя и друга Песнь светлой благодарности поют, — Пусть вокруг неистовствует вьюга Или фиалки горные цветут.

И вторят городам Советского Союза Всех дружеских республик города И труженики те, которых душат узы, Но чья свободна речь и чья душа горда.

И вольно думы их летят к столице славы, К высокому Кремлю — борцу за вечный свет, Откуда в полночь гимн несется величавый И на весь мир звучит, как помощь и привет.

Она знала, что стихи эти, посвященные семидесятилетию вождя, дойдут до него, и наивно полагала, что они помогут освобождению ее сына. Но есть в этом стихотворении строка, весьма опасная для поэта: «Легенда говорит о мудром человеке…» Тогда Анна Андреевна написала другое стихотворение:

И Вождь орлиными очами Увидел с высоты Кремля, Как пышно залита лучами Преображенная земля…

И благодарного народа Вождь слышит голос: «Мы пришли Сказать — где Сталин, там свобода, Мир и величие земли!»

Конечно же эти стихи судьбу Льва Николаевича не изменили. Как всегда, в трудные минуты Анна Андреевна обратилась к Маршаку, но если в 1938 году он отважился пойти к самому Вышинскому на прием, то во времена борьбы с космополитами не решился на это. Но не помочь не мог. Маршак обратился к Фадееву. Позже в беседе с Лидией Корнеевной Чуковской Анна Ахматова скажет: «Я Фадеева не имею права судить. Он пытался помочь мне освободить Леву». Но — тщетно.

Дошли ли хвалебные оды Сталину, написанные Анной Ахматовой, до «адресата» — неизвестно. Известно, что самой Анне Андреевне принесли лишь горесть. Напечатанные в журнале «Огонек», они стали известны и за рубежом. «Когда в журнале „Огонек“ (1950. № 14. — М. Г.) я встретила Ваши стихи, я усомнилась, что писали Вы, — быть может, соименница…

Прочла и ужаснулась: такую смерть для Вас придумать мог лишь он — лишь враг души — сам дьявол. Он птице поднебесной отрезал крылья легкие и дал ей пресмыкаться», — писала Ахматовой Мария Белозерская — литературовед, давно находившаяся в эмиграции. Не всем дано было понять, что творилось тогда в СССР. Спустя много лет в беседе с Лидией Корнеевной Чуковской у Анны Андреевны вырвутся такие слова: «Осип (Мандельштам. — М. Г.) после первой ссылки воспел Сталина. Потом он сам говорил мне: „Это была болезнь“ (страх. — М. Г.)».

Примерно в то же время, когда Ахматова посвящала оды Сталину, Маршак завершил работу над переводом сонетов Шекспира, получил в 1949 году очередную Сталинскую премию и писал совсем другие, «невинные» стихи. Многие были посвящены Пушкину, 150-летие со дня рождения которого стало всенародным праздником. Вот одно из таких стихотворений:

У памятника на закате летом Играют дети. И, склонив главу, Чуть озаренную вечерним светом, Он с возвышенья смотрит на Москву.

Шуршат машины, цепью выбегая На площадь из-за каждого угла. Шумит Москва — родная, но другая — И старше, и моложе, чем была.

А он все тот же. Только год от года У ног его на площади Москвы Все больше собирается народа И все звучнее влажный шум листвы.

Участник наших радостей и бедствий, Стоит, незыблем в бурю и в грозу, Там, где играл, быть может, в раннем детстве, Как те ребята, что снуют внизу.

Маршак, так высоко ценивший поэзию Ахматовой, далеко не всегда соглашался с ее оценками поэтов и поэзии. Самуил Яковлевич не воспринимал поэтов-модернистов (может быть, поэтому не воспринял стихи молодого Бродского: «Стихи мрачные, мрачные, слишком мрачные, но там внутри — свет»). Свидетельств «нелюбви» Маршака к поэтам-модернистам немало. За два дня до смерти, 2 июля 1964 года, когда в больнице его навестила племянница, приехавшая из Парижа, дочь Сусанны Яковлевны, он, вспоминая прошлое, заговорил с ней о встрече с Рабиндранатом Тагором, высоко оценив лучшие его произведения. Однако он все же заметил: «В Тагоре был какой-то модернизм».

Анна Андреевна же любила многих поэтов-модернистов, особенно австрийского поэта Райнера Марию Рильке. Еще в 1910 году она перевела его стихотворение «Одиночество»:

О святое мое одиночество — ты! И дни просторны, светлы и чисты, Как проснувшийся утренний сад. Одиночество! Зовам далеким не верь И крепко держи золотую дверь, Там, за нею, — желаний ад.

Но когда речь зашла об издании сборника стихов Рильке, как вспоминает Л. К. Чуковская, Маршак даже инициировал выпуск томика стихов Рильке. Уверен — только из уважения к Анне Андреевне. Из записок Л. К. Чуковской об Ахматовой: «И тогда же Ахматова не раз просила Тамару (Т. Г. Габбе. — М. Г.) почитать ей свои переводы Рильке (это были годы, когда мы с помощью С. Я. Маршака и по его инициативе боролись за „реабилитацию“ Рильке и за издание сборника его стихов в Тамарином переводе)».