Книга Казанова - Ален Бюизин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Если бы я женился на женщине, достаточно ловкой, чтобы мною управлять, подчинять меня себе, так чтобы я и не заметил своего подчинения, я заботился бы о своем состоянии, имел бы детей и не остался бы таким, каков я есть, один на свете и ничего за душой.
В середине января 1783 года Казанова приезжает в Вену. Он, конечно, не забыл, что был выслан из этого города шестнадцать лет назад префектом полиции за азартные игры и использование крапленых карт и что в принципе он не имеет права туда являться, однако он знал, что эта старая история позабыта. Уверенность его была тем сильнее, что в Вене отныне был новый император, Иосиф II, сменивший в 1780 году Марию Терезию, и новый префект полиции: на берегах Дуная установилась веселая свобода, так что австрийская столица стала одним из излюбленных мест авантюристов всех стран.
Последняя месть венецианца своей неблагодарной родине, напоминающая знаменитую мистификацию Орсона Уэллса в ХХ веке[101]: Казанова «сумел вставить письмо в депеши венецианского посланника в Вене. В этом письме он предсказывал, что в городе на лагуне произойдет сильное землетрясение. Острова погрузятся в море, каналы выйдут из берегов и затопят Дворец дожей, и колокольня Святого Марка скроется в волнах», – пишет Ги Андор. Хотя казановисты, к несчастью, так и не нашли это удивительное письмо, мы, по меньшей мере, располагаем описанием разрушительных последствий его в Светлейшей, которые содержатся в письме французского посланника в Венеции Шлика к графу де Варенну: «На прошлой неделе государственные инквизиторы получили анонимное письмо, возвещающее, что 25-го числа сего месяца Венеция будет полностью разрушена землетрясением, еще более ужасным, чем в Мессине. Это письмо посеяло панику во всем городе. Некоторое число патрциев спешно покинули город, их примеру последовали другие. Автор безыменного письма… – некий Казанова, написавший его в Вене и сумевший вставить в личную переписку посла». На самом деле поступок Казановы не сводится к простой мистификации, призванной напугать трусов-патрициев, достаточно глупых, чтобы поверить в то, что землетрясения можно предсказывать. В более глубоком смысле – это символическое разрушение города, которому он больше не нужен. Раз Венеция изгнала меня, пусть скроется в пучине! Для меня она больше не существует.
В конце мая 1783 года Казанова уехал из Вены в Италию, похоже, без всякой серьезной причины. Он, наверное, и сам не знал, какие тщетные цели преследует, за какие химерические надежды цепляется. Порой говорили о масонской миссии, с которой он объезжал всю Европу, однако эту версию приводят всегда, когда не знают точной причины его переездов. На самом деле это прежде всего возвращение к истокам. Венеция по-прежнему влечет его к себе как магнит. Он не может от нее отдалиться, окончательно перерезать пуповину, которая всегда связывает его с родиной. Первая остановка на неделю у Николо Фоскарини, брата венецианского посла в Вене, который проживает в Удине, совсем рядом от Светлейшей. Джакомо словно хочет отдалить прощание. В январе 1783 года Казанова думал, что больше не увидит Венецию, и все же в понедельник 16 июня 1783 года не смог удержаться и наведался туда в последний раз. В буквальном смысле туда и обратно: велел отвезти себя до Фондаменте де Сан-Дзаниполо (поскольку дом Барбарии де Ле Толе, где жила Франческа, не выходил на воду) и поздоровался с ней, не задерживаясь, даже не выходя из гондолы. Он сильно рисковал. Знал, что если его поймают, он вернется в Пьомби и на сей раз уже оттуда не сбежит. Не могу себе представить более тягостной сцены, чем это поспешное прощание со своей спутницей и своим городом. Он быстро уехал в Местре.
Весь 1783 год он беспрестанно переезжал с места на место. Очевидно, что Казанова ездил, потому что не мог найти, где зацепиться, остановиться. Теперь, когда его нет в Венеции, его в буквальном смысле нет нигде. Тогда какая разница! 17 июня он в Бассано; делает остановки в Тренте, Инсбруке, неделю проводит в Аугсбурге в конце того же месяца. Именно там он получает письма от верной Франчески, хранящей страстную привязанность к своему любовнику.
5 июля он во Франкфурте-на-Майне. Затем – Майнц, Кельн. 16 июля он в Ахене. Я убежден, что он путешествует наугад, никогда не зная, куда отправится потом. Несчастный Казанова, носящийся во весь опор по Европе, напоминал тогда пчелу, запертую в комнате, которая не находит выхода и беспорядочно носится, как сумасшедшая, натыкаясь на препятствия, возвращаясь в исходную точку, чтобы тотчас вновь пуститься куда глаза глядят. Он явно выбит из колеи. Переезды становятся практически неврозом. Это уже не путешествия, а какая-то дромомания, симптом патологической неуравновешенности. Это уже не космополитизм, а почти самоубийственное саморазвеяние по Европе. Теперь он в Спа, городе причуд, где он пережил одно из самых унизительных происшествий в своей жизни. Одна английская леди пригласила его сопровождать ее в Амстердам и сделала ему такие предложения, что у Джакомо, который всякое видал, мурашки побежали по коже. Хотя Казанова так и не набрался смелости сообщить в переписке с друзьями, каковы конкретно были эти предложения, похоже на то, что англичанка хотела сделать Джакомо своим официальным жиголо: он стал бы ее любовником на четыре года в обмен на срочные выплаты, которые переводились бы на его счет. Полностью всю сумму он получил бы по истечении контракта и по завершении своей беспорочной сексуальной службы. Какое ужасное падение для распутника! Получать плату, как сам он платил за продажную любовь! Он в буквальном смысле сбегает. Гаага, Роттердам, Антверпен, Брюссель. В Венеции, где его близкие живут в жуткой нищете, несмотря на небольшие суммы, посылаемые Джакомо (он оказался меньшим эгоистом, чем можно было подумать), продолжают распродавать вещи. После одежды в ход пошли простыни, которые продали, чтобы уплатить за жилье. Франческе даже пришлось продать золотой крестик, который она так любила. «Это конец всему! – пишет она, – ведь я уже продала столько всего, чтобы есть! Короче, бывают моменты, когда мы совершенно не знаем, как жить. У меня нет никого на свете, кроме тебя, и от тебя одного я жду помощи. Когда ты сможешь мне помочь, то помоги. Я знаю, ты от всего сердца поможешь мне, как только сможешь. Если бы ты знал, мой дорогой друг, что бывают дни, когда нам нечего есть!»
Наконец, 20 сентября он прибывает в Париж. По счастью, его брат Франческо, художник, и его вторая жена тогда жили в Лувре и предоставили ему кров. Какое мрачное чувство, должно быть, испытал Казанова! Париж для него – уже не европейская столица искусства жить, а королевство мертвых. Огромное кладбище. Столько старых знакомых отошли в мир иной. Умерли маркиза д’Юрфе и госпожа дю Рюмен. Умерли и Манон Балетти, Камилла. В попытке раздобыть немного денег, он затевает множество проектов, которые, разумеется, обрываются в самом начале. Он задумал выпускать газету. Обдумывает путешествие на Мадагаскар. Набрасывает на бумаге планы большого канала из Нарбонна в Байонну, вдоль Пиренеев. И другие задумки не приводят ни к чему конкретному, ощутимому. Он захаживает в различные академические учреждения, где жарко спорят об опытах братьев Жозефа и Этьена Монгольфье. После первого полета домашних животных – петуха, утки и барана, осуществленного 19 сентября 1783 года, – Пилатр де Розье и маркиз д’Арланд вознеслись 21 ноября из сада при замке Ла Мюэтт на шаре, разработанном Этьеном Монгольфье, пролетели над Парижем и приземлились в Бютт-о-Кай, между Мулен-де-Мервей и Мулен-Вье. 23 ноября 1783 года Казанова присутствовал на заседании Академии наук, где был заслушан доклад об этом чудесном полете.
