Книга Огни святого Эльма - Владимир Евгеньев

Огромная волна захлестнула Летучий Голландец как раз с левого борта, бросив тех, кто там стоял, на палубу.

Филипп слетел с капитанского мостика, и едва успел вскочить на ноги, схватившись за правый фальшборт.

Только две фигуры остались в вертикальном положении — боцман, державшийся за мачту и Дирк, изогнувшийся и стиснувший зубы, вцепившийся в штурвал двумя руками.

Прежде чем налетела вторая волна, засвистела боцманская дудка, и послышались команды — короткие и хриплые Дирка и громовые «Питера вдвоем».

Скрепя зубами, ругаясь и крича, матросы полезли на мачты, бросились к снастям.

«Данила!», — закричала Соня. Ее брат по счастью оказался рядом, он вцепился ей в руку и они, обливаемые тоннами воды, сшибаемые ветром, начали свое медленное продвижение к каюте.

Это был самый запомнившийся Соне и Даниле эпизод после остановки в Петербурге. В последующие дни несколько дней они почти не выходили на палубу.

Глава 17

Разведчица

Брат и сестра по-прежнему проводили много времени, общаясь с капитаном. Иногда Филипп впадал в крайне мрачное состояние и начинал ругать Бога, себя, свое намерение найти потомков, говорить, что ничто уже не утешит его, раз Соня и Данила также попали под действие проклятия.

Но обычно он все-таки сдерживался, и один раз признался, что в глубине души он все-таки надеется на то, что им удастся вернуться к нормальной жизни. Капитан сказал, что он интуитивно чувствует это, что позволяет ему сохранить остатки рассудка.

Соня и Данила как могли пытались утешить капитана. Данила говорил, что вообще плавать на Летучем Голландце не так уж и плохо.

Соня много рассказывала о своих предках.

— Твой прадедушка во время революции уехал из России, а потом вернулся? — как-то спросил Филипп, которого живо интересовали все подробности. — Революция, это смена власти, ведь так? Меня очень хотелось бы узнать подробно про всех моих потомков, они в каком-то смысле мои дети, вы пока не можете меня понять. Твоему прадедушке, наверно, много пришлось пережить.

— Да, — ответила София. — Давайте я расскажу вам историю, которую мне рассказывал дедушка со слов прадедушки.

— Знаете, у меня очень развита интуиция, какое-то внутреннее видение, иногда мне кажется, я уже не человек, призрак, мое восприятие очень отличается от обычного, — задумчиво произнес Филипп. И его обветренное лицо, с глазами мудреца, вдруг действительно показалось Соне маской привидения. Она вздрогнула.

— Здорово, это называется сверхспособности, — оживился Данила.

— Если ты начнешь рассказывать, я смогу как бы перенестись в то время и увидеть все это.

— Классно, как на машине времени, хотел бы и я так, — заметил Данила.

— Не совсем, только мое сознание переносится в другое время. Итак, Соня расскажи мне.

Она начала рассказывать, и вот что в это время увидел капитан:

Граф Василий Петрович Растратин сидел в поношенной куртке и старых потертых темных брюках за рулем такси и ждал клиентку, которая должна была выйти из магазина. За несколько лет он стал уверенным водителем. И уже так сильно не волновался на поворотах и перекрестках. Никто не знал чего ему, очень нервному неуравновешенному и нетерпеливому, стоило научиться водить машину. Это был уже немолодой человек, явно за сорок. У него было красивое породистое лицо с правильными чертами, темные волосы, с обильной проседью и очень печальные глаза.

А вокруг был Париж, 1934 год. Фасады зданий из белого туфа, белое как молоко пасмурное небо, блеск и нищета, безоговорочная победа буржуазной революции. Собор Парижской Богоматери, Эйфелева башня, Лувр, прохожие, озабоченные экономическим кризисом в Европе, который вроде бы сходил на нет, но начиналась стагнация. Удивительный город, неповторимый неподражаемый во множестве оттенков белого и серого, воздушный, нейтральный. Василий подумал, что прекрасный суровый Париж с удивительной архитектурой, и очень тяжелой жизнью, для него, во всяком случае, это нечто среднее между раем и адом, чем-то напоминает католическое чистилище. В ожидании клиентки Василий Петрович протер тряпкой ботинки и заметил, что один из них снова порвался. Он с досадой выругался. Сейчас нет денег, чтобы купить новую обувь. Жене и сыну с трудом хватает и еще надо оплачивать комнату, они задолжали за два месяца. Проклятая жизнь. Господи!

Тут из отеля Рицц вышла дама, он выскочил из машины, чтобы открыть перед ней дверь. Явно очень богатая клиентка, стройная леди лет тридцати пяти в модном элегантном длинном черном платье с рукавами реглан, зрительно расширявшими плечи, поясом, глубокими карманами и большим декольте на спине, круглой шляпке и с несколькими фирменными пакетами из дорогих магазинах. В ее красивом тонком лице с очень искусно наложенной достаточно яркой косметикой ему почудилось что-то знакомое. И она произнесла адрес с русским акцентом, дом в районе Монмартра. Машина тронулась.

— Вы не из России? — спросил он по-русски. Василий Петрович тосковал по родине и всегда рад был поговорить, вспоминая прошлое со своими несчастными друзьями, обездоленными эмигрировавшими аристократами. Но кто-то из них спился, кто-то озлобился, и разговоры радости не приносили, да и времени на беседы почти не было.

Дама внимательно посмотрела на него.

— Из Советского Союза, — ему показалось, что его пассажирка вдруг изменилась в лице, но, может быть, просто показалось. Она достала маленький изящный дамский портсигар и элегантно закурила сигарету в длинном мундштуке, отвернувшись и внимательно глядя в окно.

— Мне пришлось эмигрировать в 1918-м, — произнес Василий, и замолчал, ожидая ответной реплики. Но дама не собиралась поддерживать разговор.

— Мой муж работает в посольстве СССР во Франции, — наконец сказала леди равнодушно.

— Аа… — протянул он. — Как сейчас жизнь в России? Расскажите, пожалуйста, прошу вас.

— Да что рассказывать, все нормально, мы идем к светлому будущему. Ведь вы, наверно, читаете газеты? Впрочем, буржуазная пресса все искажает.

Они проехали несколько кварталов и были уже в районе площади Бастилии. Дама несколько раз нервно оглядывалась назад.

— У меня такое чувство, что я вас уже где-то видел, — неуверенно сказал Василий.

— Василий Петрович! Вы все еще красивы, — вдруг с какой-то горечью усмехнулась она. — Из всех моих возлюбленных вы были самым никудышным, простите за откровенность, прошло столько времени, что это уже не имеет значения, — дама поправила короткие волосы, подстриженные по последней моде, и элегантно стряхнула пепел с сигареты в окно.

— Госпожа, кто вы? Когда мы встречались? — голос Василия Петровича дрожал.

— Помните село Отрадное 1915 год, лето, вы приезжали к другу поохотиться.

У него в голове пронеслись картины: запах свежескошенного сена, беззаботная обеспеченная юность, прекрасная карьера впереди, как казалось тогда. Шардоне, бургундское, водка. Они с другом приехали сюда отдохнуть от суеты при дворе, Василий уже был камер-юнкером, они вращались в высшем свете. Деревенская девка Машка прислуживала за столом. Ему было двадцать лет с небольшим, а ей вроде бы пятнадцать. Он заговорил с ней, ему было любопытно пообщаться с народом. Она была такая милая юная наивная до абсурда, совершенно неиспорченная. Василий сказал, что влюбился с первого взгляда и не может без нее жить, а ночью пригласил ее на сеновал. Как банально. Потом он уехал, не попрощавшись.