Книга Реальность мифов - Владимир Фромер

Если славянские племена должны были составить гигантский резервуар рабского труда на завоеванных «тысячелетним» рейхом необозримых пространствах Востока, то иудейское племя изначально обрекалось на тотальное истребление. Обращение в рабство неполноценных славянских народов Гитлер планировал начать с уничтожения их интеллектуальной элиты, резонно полагая, что лишенное органа мысли народное тело не сможет осознать своего положения.

Совсем иными были планы нацистов относительно еврейской элиты. Ей предназначалось стать проводником смерти. Для этой цели и были созданы юденраты, в которые вошли влиятельные евреи — раввины, ученые, писатели, общественные деятели, врачи, инженеры.

Юденраты считались в гетто вершителями судеб. Они ведали распределением продуктов. Они отвечали за порядок. Они составляли списки обреченных на смерть и обеспечивали их явку в пункты депортации.

Нечто сатанинское есть в том, что геноцид осуществлялся с еврейской помощью. Чтобы этого добиться, нацисты прибегали к ухищрениям, державшим жертвы в заблуждении — вплоть до входа в газовые камеры.

Нацисты не отнимали у обреченных последней надежды. Газовые камеры маскировались под «душевые», где, повышая у несчастных жизненный тонус, бросались в глаза плакаты: «Чистота! Гигиена! Вши опасны для твоего здоровья!»

Люди сразу начинали верить, что вытащили счастливый билетик в разыгрываемой смертью лотерее, что отныне с ними будут обращаться более человечно.

Убийцам легче и спокойнее работается, когда жертвы на что-то надеются. Поэтому и кольцо уготованной евреям участи сжималось не сразу. Страшного конца нельзя было избежать, но его можно было отсрочить хоть на несколько дней. Жизнь обреченных можно было хоть как-то облегчить, и члены юденратов, имевшие непосредственный контакт с убийцами, делали, в этом смысле, что могли.

Иное дело, что они почти ничего не могли. Их ждала гибель, как и всех.

Судьба же этих людей выглядит особенно горькой, ибо они искали — не для себя, для своего народа — жалости и милосердия там, где их не было и не могло быть.

Тем не менее они, как и все, до конца надеялись на что-то, ибо в конечном итоге весь смысл человеческой жизни сводится к ожиданию и надежде.

Своему другу Абе Ковнеру — бывшему узнику гетто и командиру партизанского отряда — Натан Альтерман сказал:

«Никто не убедит меня в том, что цвет нашей нации составляли подонки. Если бы я оказался в гетто, то был бы с юденратами».

* * *

Независимо от «гражданской музы» развивалась гармоническая поэзия Альтермана, его философская лирика, пронизанная трагическим мироощущением. По Альтерману, хаотическому неразборью этого мира противостоит вселенская гармония, высшая идея мироздания, постичь которую у нас не больше шансов, чем у обезьяны.

Поэму «Песни о казнях египетских» (1944) некоторые критики склонны расценивать как отклик на Катастрофу европейского еврейства. Если это и так, то Катастрофа послужила для Альтермана импульсом для создания произведения на все времена.

Он далеко уходит от классической библейской трактовки событий, происшедших в Древнем Египте за тысячу триста лет до новой эры.

Для него Египет символизирует все человечество, в муках и боли стремящееся к какому-то идеалу, самому человечеству неизвестному, но изначально заложенному в нем Творцом всего сущего.

Смысл жизни, возможно, и есть в постоянном умирании и в вечном возрождении и обновлении.

Но оставим в стороне философию.

«Песни о казнях египетских» — одно из самых совершенных творений Альтермана.

Сгущенная метафоричность, стремительное движение стиха завораживают, а сплетение мышц и нервов в каждой строфе и осязаемая зрительность образов заставляют вспомнить великие произведения живописи.

Так получилось, что мои друзья Геннадий Беззубов и Игорь Бяльский перевели одну и ту же главу из этой поэмы. Сами судите, какой из них лучше:

КРОВЬ

Ночь лопнула, Амон, весь город встал, когда, Озера обагрив, приблудная звезда. Огонь свой разлила, привычный мир круша — От девичьих кудрей до нищего гроша.

Зрачком кровавым грош запламенел в грязи. Истошно девушка кричит: «Господь, спаси!» Оцепенела, руки заломив, она. В колодец ухнуло ведро. Лишь звон до дна.

Кто спал и кто не спал, всех алым залило. Волнами женских кос колодец заплело. Ресницы сожжены, губ обгорелых бред… «Отец», — взывает сын. «Мой первенец», — в ответ.

Кружит меня, отец, кружит, но нет, не в танце. Иссох я, как песок. Дай мне к тебе прижаться В час бедствия, отец. Хоть обними в ночи, Хоть каплею воды мне губы омочи.

Сынок, здесь только кровь, все кровь, а не вода, Затем, что прежде кровь лилась здесь, как вода. В колодце тьма стоит, красны глаза у стад, Ведь кровь когда лилась, не содрогался град.

Я жаждой истомлен, отец, а кровь не пьют… Над городом горит, сынок, звезда приблуд. И пламя вод ее, отец, ползет к нам, как расплав. Слепая кровь ее, сынок, бушует, нас объяв.

Перевод с иврита Геннадия Беззубова

КРОВЬ

Столица, твой подол задрал бесстыжий свет. Чужой звезды огонь простёр кровавый след И выжег ночь до дна колодцев и озёр. И вся краса видна, и нищеты позор. Рассыпанных волос летит густая медь. И нету больше слёз, и впору онеметь. И самый жалкий грош… И девичья коса… И огненная дрожь… И алая роса.

Колодец в небеса стремит багровый зной, и стук ведра сухой по тишине ночной. Проснулся или спишь — для всех один конец. «Отец», — заплакал сын. «Да», — прошептал отец.

— Отец, я весь дрожу… я умираю… пить… Прошу тебя, отец, не дай мне умереть. Спаси меня, отец… Ну сделай что-нибудь… Хоть капельку воды в колодце раздобудь.

— Сыночек, только кровь… В колодцах нет воды. Здесь проливали кровь, не видя в том беды. Здесь кровь лилась рекой, но люди никогда Не думали о том, что кончится вода.

— Отец, я весь горю… хоть капельку воды… — Мой сын, столица вся в крови чужой звезды… — Отец, но ей нельзя наполнить наш кувшин… — Но пламя этих волн обнимет нас, мой сын…

Перевод с иврита Игоря Бяльского

Поэзия хоть в принципе и непереводима, но воссоздаваема. Лучшим переводчикам, к счастью не так уж редко, удается все же, после всех мыслимых вивисекций, сохранить в новой ипостаси стиха дух оригинала.