Книга Годы, тропы, ружье - Валериан Правдухин

– Мотри, он из казаков будет? – услышал я тихий шепот.

Будигин засмеялся:

– Не казак, а судаков ловили мы с ним побольше вас в свое время. На этом месте осетра один раз на перемет задели…

Вокруг поселка по лугам множество озер самых различных форм и очертаний. Я вновь осмотрел их все. Вот блещет среди густого тальника мелкий блинообразный Ильмень-Бутаган. Дальше полумесяцем сияет Курюковская старица. Еще дальше таинственным темным плесом разлеглась огромная Церковная, теперь Новая, старица, раньше находившаяся в пользовании церкви. В лесу – красивая синяя подкова Поколотой старицы, ближе к степи мелкое озеро Нюнька. А вокруг них крутые, глубокие котлубани. Совсем рядом с Уралом большие затоны, лощинами соединенные с рекою. Здесь около Крещения в ясные морозные дни происходила зимняя тяга. Разве можно забыть эти чистые, прозрачные зимние дни, когда утренними сумерками все население поселка высыпало на озера, покрытые толстым, крепким льдом. Сегодня тяга! Никто не остается во время тяги дома. И казачки участвуют в ней. За ними плетутся пятилетние, шестилетние казачата.

– Васюнюшка, чевой же ты грудных с собой не прихватила? – смеются старые бородачи.

– Да так уж, не прихватила. Думала, что и вы, старики, на печи просидите, – весело огрызается казачка.

Начинается тяга. Под лед с одного края озера опускают в прорубь огромный невод. На края его навязаны длинные сосновые шесты – прогоны. Деревянными развилками рыбаки по мелким прорубям проталкивают вдоль озера эти шесты, а за ними тащится и невод. Таким способом вычерпывают из озер всю рыбу, зашедшую сюда из Урала во время весеннего разлива. Горы рыбы дыбятся к вечеру на льду. Все, кто выезжает на тягу, непременно должен принимать посильное участие в работе. Мы, ребята, надрываемся изо всех сил, чтобы показать перед взрослыми удаль, умение и опытность настоящих рыбаков. Зато нам, как и седобородому казаку, причитается такой же равный пай из добычи. Вот наступает самый захватывающий момент, это – дележка рыбы. Все участники разбиваются на десятки. Рыба разбросана равными долями. Каждый десяток выбирает делегата. Депутаты начинают конаться: перехватами рук по шесту определяют, кому какой пай. С каким торжеством и гордостью тащил я домой громадного, чуть ли не в десять килограммов весом, сазана-карпа, доставшегося мне на тяге. Ни усталь, ни мороз не существовали для меня в те минуты. Я ощущал себя таким же равноправным членом поселковой общины, как и высоченный суровый старик старовер – рябой Осип Ардальонович или скряга Таз-Мирон, пытавшийся скандалить при дележе рыбы. Теперь поселок не знает общинной тяги. Озера арендуются наиболее зажиточными казаками, у которых сохранились невода.

Земля, как и рыболовные угодья, принадлежала всей поселковой общине и никогда не делилась. Земледелием казаки в то время почти не занимались, а для бахчей, огородов и пастбищ степей хватало на всех с излишком. Лугов было гораздо меньше, и здесь строго поддерживался общинный порядок сенокошения. В назначенный для сенокоса день все казаки уже с вечера выезжали на луга. Утром с восходом солнца начиналась косьба. Лучи солнца заменяли собой «удар» пушки, служивший сигналом на плавне и багренье. Каждый косил, где хотел и сколько мог это сделать собственными силами. Ставить рабочего на сенокос разрешалось лишь вдовам и тем семьям, у кого мужчины были в это время на военной службе. Рабочий заменял собой отсутствующего казака. Работа на сенокосе также была своеобразным трудовым спортом, где удача зависела всецело от личной энергии. Все казаки вынуждены были косить собственноручно. Позднее богатые казаки добились права ставить вместо себя рабочего. Это было первой завязью капитализма, незаметно просачивающегося в общину. На моих глазах в поселке в начале девятисотых годов появились первые машины-сенокосилки. На них тогда разрешалось работать лишь в степи. Машины окончательно подточили этот идиллический мир. Богачи перекочевали со скотом в степи и там накашивали травы гораздо больше, чем остальные казаки в лугах ручной косой. Скоро казаки поняли, что от их общинного сенокошения осталась одна видимость, и сами еще до революции отменили сенокос с «удара», разделив луга на душевые наделы.

Теперь казаки вынуждены крепко держаться за свою землю. Казахское население получило после революции такие же права, какими до революции обладали одни русские. Казахи были совершенно вытеснены казаками с Сакмарской стороны. Они не имели никаких прав на рыболовство. Сами они рыбу почти никогда не употребляли в пищу. Все богатые казахские аулы были лишь на Бухарской стороне. Оттуда казахи приходили к казакам лишь для того, чтобы наняться за бесценок в работники. Все казахи, которых я знал в детстве, – а я их знал немало, – работали пастухами у каленовцев. Это были кроткие, забитые люди, но об их добросовестности даже среди казаков ходили легенды. И у меня о них сохранились самые хорошие воспоминания. Они были настоящими друзьями для нас, ребятишек, все эти смуглые, оборванные Сарасымбаи, Алибайки, Маскары, Джума-Галеи… Казаки их эксплуатировали самым беспощадным образом. К последнему времени, по существу, всю работу, кроме рыболовства, в казачьем хозяйстве делали за хозяев казахи. Революция уравняла во всех правах русское и казахское население.

Около самого Каленого, рядом с большим ильменем, в лучших луговых угодьях вырос небольшой казахский хутор: десяток жалких, крошечных мазанок. Каленовцы жалуются, что казахи травят у них луга, их скот поедает стога сена, оставшегося на лугах после сенокоса. При мне проезжал через поселок заместитель председателя ЦИК Казахстана товарищ Колесников. Он объезжал поселки, как писала уральская газета, для выяснения ряда подобных недоразумений между русским и казахским населением. Каленовцы просили лишь о том, чтобы казахов переселили к ним в поселок. Революция вынудила казаков наконец на признание за казахами тех же прав, какие они имели сами. Казахи начинают принимать участие и в плавне. В самом Каленом не было резких столкновений у казаков с казахами. Но ближе к Гурьеву, как я узнал опять-таки из газет, дело временами доходило до рукопашных схваток. Это последние отблески той исторической вражды, которая жила в этом краю между двумя народностями. Жизнь выкорчевывает последние корни этой вражды, идущей от седой старины, когда казаки были сторожевыми псами Московии, когда на них лежала обязанность охранять рубеж между Азией и Европой. Казахи, обездоленные кочевники, бесправная народность, лишенная лучших своих земель, мстили русским разбойными набегами и грабежами. Все это безвозвратно уходит в прошлое. И если на моих глазах, при проезде призывников, в поселке Каршинском произошла драка между молодежью, то для меня ясно было, что это уже являлось лишь обычным для призывников пьяным озорством, а никак не серьезной национальной стычкой. Взрослые казаки уже примирились с тем, что казахи такие же равноправные обитатели, как и они сами. Слишком ясно для всех, что возврата к старому теперь быть уже не может.

7. У Поколотой старицы

Сегодня мы с Георгием бездельничаем: не задаваясь никакими целями, с утра осматриваем заповедные места, памятные мне с детства. Идем прежде всего к дому покойной теперь казачки Матрены Васильевны. У нее мы жили первый год в Каленом. Саманный серый дом без крыши пережил свою хозяйку. Сохранилась даже завалинка, – мне кажется, та самая, где мы, дети, сиживали по вечерам, слушая сказки. Здесь вот, под крыльцом, жил у меня одно лето белый суслик Альбинос…