Книга Граф Мирабо - Теодор Мундт

– Да, я помню, пометка ваша, дедушка, была не слишком милостива! – воскликнула Елена, весело смеясь. – Вы написали: «Когда кто имеет между государственными чинами такого брата, как ты, а сам то, что ты, то он дает говорить брату, сам же молчит».

– Неужели я так написал, Елена? – спрашивал маркиз с выражением некоторой досады на лице. – Ты повторяешь мне эти слова с особым ударением, как будто бы я вдруг возымел пристрастие к моему старшему сыну, графу Габриэлю Мирабо. Но это вовсе не так, хотя я, конечно, всегда отдаю ему должное. Да и всегда я был справедлив к нему, хотя в прежнее время приходилось мне жестокою рукою проводить эту справедливость.

– О, нет, дедушка, – возразила Елена с смелою уверенностью, что ей все позволено. – По всему, что говорилось у нас в семье и во всей Франции, ты был всегда в высшей степени несправедлив к твоему сыну Габриэлю. Мне, к сожалению, было только шесть лет, когда ты впервые заключил его в замок Иф, иначе я тогда же научила бы тебя, как следует обращаться с таким необыкновенным сыном, таким блестящим и великим гением, если только не хочешь прослыть жестокосердным отцом или настоящим семейным Аттилой.

Маркиз содрогнулся при этих словах, но не гнев отразился на лице его, а мягкое, полное грусти выражение. Несколько минут просидел он напротив своей внучки молча, в глубокой задумчивости, но затем взор его вновь обратился на большую дорогу, оживляясь радостным ожиданием при виде поднявшейся от приближающегося всадника пыли.

– Это не он! – воскликнула Елена полушутя, полупечально, также высовываясь в окно.

– Кто же это опять должен быть? – спросил маркиз, волнуясь.

– Не знаю, дедушка, – с притворным равнодушием отвечала Елена, стоя за его креслом и положив ему руки на плечи. – Но если я осмелилась назвать маркиза Мирабо жестокосердным отцом, то это касалось лишь прошлого времени. Теперь же весь мир разрывает с прошлым, как мы ежедневно читаем в газетах, и как раздается каждый день на трибунах. Вот и на твоем челе воссиял новый луч для того, кого, казалось, ты никогда не любил, но кто так этого заслуживал. Позволь же мне облобызать это новое сияние на челе твоем! – И с этими словами она нагнулась к старцу с долгим сердечным поцелуем, видимо, с радостью принятым им.

– Да, ты должен любить его, и ты его любишь! – торжествуя продолжала Елена. – Ты не можешь уже отрицать того, что мне давно хотелось слышать от тебя, а потому скажу тебе ясно, кого ты ждешь, сидя с таким страстным ожиданием у своего окна. Графа Онорэ Габриэля Рикетти де Мирабо, вот кого ежедневно надеешься ты увидеть, потому что уверен, что он должен прийти наконец и припасть к твоему сердцу. Ты его так сильно любишь теперь, что не можешь понять, почему он не хочет прийти к тебе.

– А почему же он не хочет? – печальным голосом спросил маркиз. – Пишет мне иногда, но избегает видеться со мною.

– Он придет! – воскликнула Елена, улыбаясь с уверенностью. Подойдя вновь к окну, она смотрела долго вдаль на большую дорогу. Затем вдруг, обратясь к маркизу, сказала:

– Там внизу по дороге поднялась пыль, как бы от скачущего всадника. Неужели это граф Мирабо?

Скоро послышался приближающийся спешный стук лошадиных копыт.

– Это он! – воскликнула Елена, всплеснув руками. Старый маркиз захлопнул окно, как бы желая еще минуты отсрочки, чтобы приготовиться к этой встрече с сыном, с которым так долго не стоял лицом к лицу.

Всадник же прискакал во двор и через несколько минут был уже наверху. Елена, радостная, выбежала ему навстречу и взяла его за руку, чтобы ввести к оставшемуся в своем кресле, пораженному и дрожащему от волнения маркизу.

– Ты ведь не очень болен, отец мой? – воскликнул Мирабо, сильно волнуясь и бросаясь с объятиями к отцу.

Маркиз быстро поднялся со своего места и смотрел на сына неизъяснимым взглядом, вызвавшим слезы на глазах последнего. Самые необыкновенные чувства волновали Мирабо при виде высокой, все еще прекрасной, внушающей благоговение фигуры отца. Бросившись в его объятия, он в ту же минуту почувствовал, однако, былую робость и страх юных лет перед этим отцом. Но, взглянув на его лицо и думая найти на нем суровое, безжалостное выражение, погубившее большую часть его жизни, он встретил в глазах отца искру любви, какой никогда еще к себе не видел у него. Взяв руку старца, он с нежностью несколько раз прижал ее к своим губам.

– У тебя болезненный вид, отец мой! – начал опять Мирабо. – Я слышал, что ты болен, и очень спешил, чтобы еще сегодня видеть тебя, потому что в Париже готовятся большие волнения, которые могут каждую минуту помешать выехать из города. Но мне не сообщили, в чем именно состоят твои страдания?

При этих словах Мирабо встретился с прекрасными глазами маркизы д’Аррагон, делавшей ему за креслом деда знаки, чтобы он не выдавал ее письма, тайно ему написанного.

– Ты застаешь меня вообще в неважном состоянии, сын мой! – сказал маркиз, с невольным вздохом вновь опускаясь в кресло и указывая Мирабо на стул напротив себя. – У кого бушует подагра в ногах, а кашель в груди, тому, право, хуже, чем посещенной революцией Франции. Если вы, славные господа третьего сословия, роетесь теперь во всех ее членах, то в этом, как я думаю, ручательство за ее будущее здоровье и величие. Со мной же кончено. Нехорошо, что Бонифас, всегда точно осведомленный о домашних делах, ничего не сообщил тебе. Ведь со времени соединения по желанию короля членов трех сословий вы видитесь ежедневно, братья-противники?

– Мы видимся и разговариваем, – ответил Мирабо уклончиво. Тут наступила минута молчания, которую Елена сумела, однако, тотчас заполнить. Она спросила, что это за костюм, которого она еще не видела на нем.

– Это костюм третьего сословия, представителем которого я состою в национальном собрании, – возразил Мирабо. – Такое черное одеяние с черной пелериной не нравится, видно, моей прелестной племяннице? Вначале из равнодушия вообще ко всяким костюмам я не сделал и этого себе; но с тех пор как третье сословие стало войском, взявшим на себя борьбу за всю нацию, я тоже предпочел одеться так, чтобы меня узнал солдат этого столетия.

– Ты правильно поступил, сын мой, – сказал маркиз одобрительно, бросив долгий, пытливый взор на Мирабо. – Хотя, быть может, ты не поверишь мне, но я должен тебе сказать, что я сделался настоящим другом третьего сословия. Вообще, мне кажется, Габриэль, что в наших взглядах мы уже не так далеки друг от друга, как ты, быть может, полагаешь.

– Ваше одобрение будет всегда истинным торжеством нашего дела! – воскликнул Мирабо с живостью. – «Друг человека», как называется ваша превосходная филантропическая книга, этот друг позволял надеяться, что он станет однажды другом третьего сословия. В таком случае и я счастлив, потому что друг человека и друг третьего сословия должен был сделаться и другом своего сына!

– Другом сына? – повторил маркиз тихим, мягким голосом, какого никто еще не слышал у него. Руки его стали дрожать, и весь он судорожно зашевелился. Елена встала, чтобы скрыть выступившие слезы.