Книга Русские были и небылицы - Игорь Кузнецов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Когда наступает засуха и незадолго до этого был похоронен на общем кладбище опойца, то его считают причиной бездождия, и все общество, со старостою и другими властями во главе, тайком ночью вырывают гроб, вынимают покойника и бросают в пруд, в воду или же зарывают в соседнем владении, а в спину вбивают ему осиновый кол, чтобы не ушел.
На могилу самоубийцы сыплют несколько пшеничных зерен и наблюдают издали: если птица не клюет, то не надо и поминать покойника, исключая Дмитриевой субботы да праздника Всех Святых. Если же видят, что птица клюет зерна, то кидают их потом на могилу в продолжение года и даже двух, «сколько не напостынет». Рассказывает, что один самоубийца являлся во сне и просил не поминать его, потому что он от этого опускается глубже, говорил, что их шестеро носят сатану на голове…
О душах самоубийц думают, что они идут к дьяволу. «Душу дьяволу отдал». Есть поговорка о самоубийце: «Черту баран».
Всякого самоубийцу можно отмолить. Труднее всего отмолить удавленника, потому что он решает себя, как Иуда, вложив голову в петлю.
В Рязани у одной купчихи удавился муж. Каждую ночь она его видела с веревкой на шее и бог знает как по нем мучилась. День и ночь о нем Бога молила, ходила и к Сергию Преподобному, и к Тихону Задонскому, и в Киев – где-где только не странствовала, а муж все ей по ночам являлся.
Так и не знала, как отмолить его грех. Раз уж в одном монастыре попался ей старичок монах, совсем на ладан дышит, – он ее и надоумил колокол вылить. Этим колоколом и спаслась купцова душа. Оно и верно ведь: как в колокол к обедни али к утрени ударят, сколько душ христианских перекрестится и к Богу вздохнет – тысячи!
Три ли, четыре ли года прошло, перестал купчихе ее муж являться. А еще через полгода явился он ей без веревки на шее, и лицо у него стало светлое. Тут уж узнала купчиха, что простился ее мужу грех его.
Без колокола нельзя спасти душу удавленника!
На большой дороге был богатый постоялый двор; много православных перебывало в нем: кто лошадку покормить, кто чайком побаловаться, а иной заедет просто водочки попить.
Хозяин на постоялом дворе был старый-престарый; люди баяли, что ему без году сто лет, и был этот старик страшный скряга, никому не доверял он своего хозяйства, во все и повсюду вникал сам, до всего доходил своим глазом. Сыновья стариковы, а их у него было трое, скорее походили на работников, чем на хозяйских детей. Без спросу и указу отцовского они ничего не могли сделать.
Как-то остановились на этом дворе одни проезжие, бедные мужички, переночевали, а наутро при расчете не уплатили одной копейки. Знамое дело, копейка хоть и не деньга да недорого стоит, но для скряги что золотой, что медная копейка – все равно, одинаково он их бережет и лелеет.
Так и наш старик – долго приставал к проезжим мужикам, чтобы рассчитались сполна, но делать нечего, где же взять копейку, коли ее нет; не лошадь же отпрягать, и то хорошо, что побожились мужики:
– Ей-богу, мол, отдадим, когда назад ворочаться будем.
Однако старику не спалось, не елось, все мерещилась ему неотданная копейка, и, не дождавшись обратного проезда мужичков, он взял да и удавился. Дети его хорошо знали, что батюшка их, конечно, не в рай угодил, а потому посоветовались со священником, который и велел им в течение восьми лет ни с кого за постой не брать, а бедных мужиков даром кормить.
Послушались они этого совета и ни с кого не берут за постой, а бедных и даром кормят. Вот проходят и восемь лет, как-то под вечер в сильную вьюгу прикатили на тройке богатых лошадей на этот двор двое господ и просятся переночевать, а господа эти, к слову сказать, были не кто другой, как черти.
Переночевали они, призывают, кто за хозяина, и дают за постой; тот не берет.
– Ну возьми хоть лошадку, – говорят господа.
Но и от лошадки отказываются. Делать нечего, уехали. Глядь, а на дворе стоит в хомуте серый жеребец, господский коренник; так и ахнули стариковы сыновья, но все-таки подошли к жеребцу и снимают с него хомут.
Только что успели снять, ан перед ними вместо жеребца – их отец, который благодарит их, что послушались они совета священника, что теперь он отмолен и избавлен от мучений.
Проговорив это, старик тотчас же скрылся.
Как только человек начинает испускать дух, так за его душой ангелы являются, но духи лукавые обыкновенно предупреждают их заблаговременно, и здесь между ангелами и дьяволами торги идут большие. Ангелы спрашивают:
– Зачем вы, архары черные, явились? Зачем вы душу пужаете?
Черти начинают ангелам доказывать свои права на душу помирающего. Помирающий в свою очередь тоже оправдывается, но если он грешник, то у него отшибает язык, и он не может тогда говорить слов в свое оправдание.
Пока идут торги, человек не помирает и только время от времени переводит дух.
[При глубоком обмороке] больного вместо подачи какой-либо помощи наряжают в чистую одежду и кладут на лавку, как покойника.
– Не знаем, – говорят крестьяне, – вернется его душенька с того света в свое тело или нет. Она ведь по раю да по аду ходит, так тело и одежда должны быть чистыми, чтобы душа не побрезговала войти назад, когда из своего странствия вернется.
Душу видеть нельзя. Но ее мимолетное присутствие с несомненностью обнаруживается в момент расставания души с телом… Станет умирать человек – и зачнет позевать. Душа вылетает изо рта, и потому у каждого человека, когда он умрет, бывает открытый рот.
И в обычное время, когда человек жив и здоров, душа временами оставляет человека; когда, например, он погрузится в первый сон, то его разбудить сразу нельзя. Он проснется тогда, когда возвратится к нему душа…
Душа – тень, неуловимая для слуха, едва заметная для глаза.
Она выходит из человека в виде пара или облачка неопределенной формы…
В одном селе (Мураши) мне рассказывали:
– Когда у мамы умирал ребенок, она созвала ночевать старушку. Когда наступила смерть, старушка видела, как на стене промелькнула тень – и больше ничего не было.
– Это, – догадывается старушка, – промелькнула душенька или тень ее.
Рассказывают, что когда умирает грешный человек, то душа у него так и рвется, даже видно, как грудь подымает, а у праведного человека душа выходит потихоньку, плачет, когда расстается с телом, скорбит о теле.
