Книга Откровение огня - Алла Авилова

— «Моя революция», — прочитал Линников и вопросительно посмотрел на Симакову. — Что это за литература? Кто ее написал?

— Я ее написала, — сообщила старуха.

Степан хмыкнул и сунул книжонку за пазуху.

— Тогда надо будет ознакомиться, — сказал он.

Симакова — хоть бы что. Линников указал пальцем на коробочку в ее волосах.

— А теперь — это!

Вместо того, чтобы подчиниться приказу, Налама потребовала:

— Дай мне обратно мой документ, уберу.

Ее «охранка» была все еще у Степана.

— Документ! — делано рассмеялся чекист. — Это?! — Он потряс бумажкой в воздухе и демонстративно разорвал ее.

Проследив, как клочки охранки разлетелись по полу, старуха спросила:

— Скажи, дружок, ты все время так горячишься?

— Или не нравлюсь?

— Мне не нравится, что ты носишь оружие. Оружием владеешь, а собой нет.

— Хватит трепать языком! — рявкнул Степан. — Ты слышала? Снимай свою шкатулку и предъявляй для контроля!

— Если это и правда требуется, пусть ее тогда проконтролирует товарищ Калистратов.

— Чего? — пропел Линников и переглянулся с ребятами. Те забавлялись. — Очень хорошо, — сказал он. — Собирайся. Отведем тебя к товарищу Калистратову.

— Скажи ему, голубчик, чтоб он сам ко мне зашел. Мне ходить трудно.

Чтоб зампредседателя исполкома сам наведался к такой вот старухе? Смешно представить!

— Выходи, Симакова!

— Делай, что я тебе сказала, дружок. — Старуха оглядела всех троих умными глазами. «А вдруг?» — засомневался Степан, но рука его уже выдернула револьвер из кобуры.

— Это ты будешь делать, что я тебе сказал, Симакова! Выходи! — приказал он и махнул револьвером.

— Знал бы ты, дружок, сколько у меня уже побывало таких же мальчиков, — невозмутимо сказала Налама. — Каждый хотел командовать, каждый махал револьвером. Ты бы лучше передал мою просьбу товарищу Калистратову.

Что теперь было делать? Стрельнуть в воздух? Рука у Степана стала вялая.

— Райисполком рядом. Давай я схожу к Калистратову, он еще, наверное, не ушел, — шепнул ему Богдан. Линников двинул его локтем, чтобы не встревал, и спрятал револьвер.

— Белянкин, Каманов, оставаться здесь! Я в райисполком, — сказал Степан.

* * *

Через пару дней после встречи с Чесучовым я сидел в научном зале Ленинской библиотеки. Внезапно у меня за спиной раздался Надин голос:

— Привет, Берт.

Я обернулся и отметил, что в этот раз она смотрит на меня дружелюбно.

— Пойдем покурим? — предложила Надя.

Я встал и последовал за ней на выход.

Мы дошли до лестницы, по которой надо было спускаться, если идти в курилку. Надя повернула от нее в сторону и остановилась.

— «Покурим» — это было для твоих соседей. В курилку мы, конечно, не пойдем, она прослушивается вдоль и поперек. Лучше будет поговорить здесь. — Надя мило улыбнулась и добавила: — Я вела себя глупо в прошлый раз. Было плохое настроение. Ты ведь не очень обижаешься?

Я совсем не обижался.

— Ты интересовался письмом Симаковой. Там нет ничего особенного. Степан, как я понимаю, написал ей из Посада, когда там только обосновался. Наверное, о том, что монастырь разорен и «Откровение» теперь не найти. И еще что потерял написанную Симаковой «брошюрку» под названием «Моя революция».

— Ты взяла с собой то письмо?

— Нет. Было бы неосторожно показывать его тебе здесь. За нами могут наблюдать. — Заметив мою усмешку, она мне выговорила: — Ты напрасно думаешь, что у меня паранойя. У нас действительно все везде за всеми наблюдают.

— Что же написала Симакова в ответ Степану? — спросил я.

— Ее письмо совсем короткое. О том, что Линников недооценивает неожиданности. И что у нее не осталось больше ни одного экземпляра ее брошюрки — тот, что взял у нее Степан, был последним.

— Ты не думаешь, что Симакову звали Натальей?

Надя недоуменно взглянула на меня.

— Натальей? Почему — Натальей? В письме к Степану она подписалась «Наламой». По-моему, это ее подпольная кличка — что же еще? Кстати, я пришла сюда из-за ее опуса. Кто знает, — может, там не только марксизм-ленинизм, но и что-то из ее биографии. Я искала «Мою революцию» в каталоге и под «Наламой», и под «Симаковой», а нашла по названию, как произведение анонимного автора. Впрочем, ее ли это «Революция», требуется еще проверить. Так или иначе, я хочу эту книжонку посмотреть, однако здесь имеется препятствие — как оказалось, она относится к категории изданий, которые свободно выдаются только в твоем «профессорском зале». Закажешь для меня этот шедевр?

Мы пошли к каталогу, нашли карточку «Моей революции», и я выписал на нее требование.

— Налама — это что-то означает? — поинтересовался я.

Надя пожала плечами.

— Мне «Налама» ничего не говорит. Только «налим» приходит в голову.

— Налим, революция и «Откровение огня», — подытожил я.

— По всей вероятности, все было очень просто, — трезво заметила Надя. — Эта Налима рассказала об «Откровении» Степану, когда разговор зашел о книгах. Степан ведь был помешан на книгах, вот она ему и выдала захватывающую историю о тайном манускрипте, упрятанном в Благовещенском монастыре.

— По всей вероятности, — повторил я за ней. — А по всей невероятности?

— Ты это о чем? — сухо спросила Надя.

— О невероятном. В кенергийской истории больше невероятного, чем вероятного. Чьи слова?

— Не знаю.

— Твои.

— Я ошибалась, — сказала она хмуро. — Во всех историях больше вероятного, чем невероятного, и в этой — тоже.

Когда мы вернулись в читальный зал, я проводил Надю к своему столу, нашел для нее свободный стул и пошел за «Моей революцией». Скоро я получил тоненькую книжку в серенькой бумажной обложке и сразу заглянул в нее. Первая строка текста подтвердила, что передо мной был именно тот «опус», который разыскивала Надя — его автор начал с того, что представился:

«Когда-то меня звали Наталья Трофимовна Симакова, теперь мое имя — Налама, и оно вытекает из первого, как река из родника…»

«Значит, все-таки Натка!» — первым делом отметил я. Я это ожидал. Дочь Марьи и Трофима могла дожить до 1919 года — и она действительно оказалась той, кто попал в «кенергийскую цепь» между скитником Никитой и Степаном Линниковым. Как это получилось и что было дальше, рассказывалось в «Моей революции». Марксизмом-ленинизмом в ней и не пахло. Под своей «революцией» Налама подразумевала перемены в ее собственной жизни, которые произошли во время ее ссылки в горном Забайкалье, у границы с Монголией. Там она побывала в духовной общине, после чего товарищи стали называть ее в шутку Наламой, что означает «Наталья-лама». Это прозвище ей, надо полагать, нравилось, раз она оставила его за собой и после ссылки.