Книга Воздаяние храбрости - Владимир Соболь

– Темир – аварец, – поправил Новицкий, но Георгиадис продолжал, будто бы не расслышав:

– И на попутном судне в Анапу. Далее оцените ситуацию сами. Спасибо вам за то, что вы совершили и там, и здесь… Сегодня, я думаю, дело уже не начнется, так, постреляют немного разъезды и разойдутся. А завтра вы отправитесь с раннего утра, по холодку, тропочками вам известными на Таушан-Козлуджу, в расположение Рота. Конвой вам не обеспечат, у графа, думаю, каждая пика сейчас на счету. Но думаю, что и визирь зря людьми раскидываться не будет. А разбойников вы не боитесь.

Новицкий ухмыльнулся, но Георгиадис, словно бы не заметив, продолжил:

– Казаков с вами не будет, но дам вам коляску. Пройдет она лесом?

– Орудия проходили, значит, и коляска пройдет, – ответил, недоумевая, Новицкий. – Только зачем она мне?

– А затем, дорогой Сергей Александрович, что в седле вы за последние месяцы уже измотались. Тяжело мне на вас смотреть. Болит поясница?

Новицкий попытался объясниться, но получилось так путано, что сам он махнул рукой и рассмеялся.

– И отлично, – заключил Георгиадис. – Поедете с удобствами, а рыжая ваша побежит следом. Человека я дам вам надежного, что и перед тремя не спасует. И арсенал в кузовок вы положите основательный. Так что возвращаемся в лагерь, спим, а затем вы уедете. Не печальтесь, Сергей Александрович. Вы свое дело сделали – вы армию сюда привели. А дальше они и без вас управятся…

II

На дорогу, ведущую в Козлуджу, они выбрались, когда уже совсем рассвело. А до того часа три ехали по дорожкам, протоптанным в лесу такими же путниками, как они сами. Пара лошадей, запряженных в коляску, шла шагом, сама повозка переваливалась с боку на бок, раздраженно поскрипывала, словно кряхтя от натуги. Возница, которого отправил с Новицким Георгиадис, напряженно вглядывался вперед, отыскивая путь среди темных силуэтов деревьев, кустов; короткий егерский карабин лежал у него на коленях.

Сергей же вольготно развалился на мягком сиденье. Вся сеть дорог и тропинок висела у него в голове так отчетливо и спокойно, что ему даже ни разу не пришлось обращаться к карте. Точнее, к крокам, набросанным им более чем за полгода путешествий по придунайской, причерноморской Болгарии. Только на развилках он наклонялся вперед и касался плеча кучера тростью. Если повернуть следовало влево, отполированные ножны узкого, тщательно заточенного клинка касались левого плеча; а вправо, соответственно, – правого. Говорить они оба остерегались, предпочитая слушать лесные шумы и шорохи.

Остальное время Сергей наслаждался относительным бездействием и покоем. Рыжая, оседланная, но незамундштученная, шла за коляской, фыркая время от времени в затылок хозяину. А тот вольно откинулся на высокую спинку и завернулся в шинель, под которой, впрочем, держал заряженный пистолет. Кроме этого оружия, на сиденье еще лежал открытый ящик с двумя седельными пистолетами, под ногами два карабина таких же, как у возницы, а у борта коляски лежала тяжелая кавалерийская сабля. Случайностей Сергей не любил и вполне воспользовался советом Георгиадиса – в коляске увезти можно было арсенал много больший, чем верхом.

Дорогу на Козлуджу они услышали задолго до того, как разглядели ее с лесной опушки. Стучали деревянные колесные ободы, звенело железо, фыркали и ржали лошади, переговаривались, а то и перекрикивались люди. Все эти хорошо знакомые звуки то выплывали на поверхность, то опускались и пропадали в общем тяжелом гуле. Новицкий понял, что это подтягиваются из Козлуджи отставшие части корпусов генерала Рота.

Когда же коляска, протащившись полтораста саженей по осыпающейся песчаной колее, выехала наконец на дорогу, сердце Новицкого вдруг пропустило удар, два, а потом застучало раза в полтора чаще. Навстречу ему, вытянувшись в колонну по три, эскадрон за эскадроном шли шагом гусары в слишком памятной ему форме. Черные доломаны, черные же чакчиры, черные ментики, брошенные небрежно на левое плечо всадника. Александрийский полк выдвигался к селу Таушан-Козлуджи. Там, на западе, уже раздавались редкие орудийные выстрелы.

Возница, звали его Николаем, свернул на обочину и остановился, пропуская войска. Новицкий же вглядывался в лица под киверами, искал физиономии, памятные ему уже лет пятнадцать, и не находил ничего похожего. Другое было время, и люди были совершенно другие.

Но прошел один батальон, а за ним ехала группа офицеров, окруживших высокого генерала, также одетого в александрийский мундир. При виде этих усов, черной копны непокорных волос, вырывающихся из-под форменного кивера, Новицкий почувствовал, что сердце застучало быстрее.

Он привстал и махнул рукой проезжавшим, но и Мадатов уже заметил коляску, узнал ее седока и повернул к ней вороного. Другой масти, сколько помнил его Сергей, он не признавал.

– Здорово, Новицкий! – громыхнул голос человека, привыкшего перекрикивать шум сражения. – Ты куда и откуда?

– Ваше сиятельство!.. Господа офицеры!.. – Новицкий коснулся пальцами козырька фуражки. – Я так, проездом. Думаю вернуться в Варну через Козлуджу. Не подскажете – дорога там безопасна?

На лицах молодых офицеров Мадатовского конвоя, обступивших коляску вслед генералу, он видел лишь снисходительное презрение к штатскому, убегающему прочь от боя. Но Мадатов его и не слушал.

– А я, видишь, вновь в седле. И снова с Александрийцами. Только теперь у меня уже не один полк, а три. Звание мне дали, которое десять лет как зажиливали, и сразу же на дивизию. Вторая гусарская. А корпус того же Рота. Осмотрелся – и знакомых нашел. Помнишь Замятнина? Корнетом с нами был под Борисовым.

Он показал рукой на одноглазого ротмистра, в котором Новицкий никак не мог разглядеть черты шестнадцатилетнего мальчика, которого и видел, может быть, раза два и то мельком.

– А это же Новицкий, Алексей, неужели не узнаешь? Адъютантом полка был в двенадцатом. При Березине его ранили, он с тех пор вроде в отставке, но, скажу я тебе…

Сергей покачал едва заметно ладонью, и Мадатов оборвался на полуслове.

Замятнин тоже не мог увидеть в постаревшем, выцветшем уже господине того щеголеватого штабс-ротмистра, которым помнился ему за давностью лет Новицкий. Но подъехал ближе, склонился с седла, и они с Сергеем пожали друг другу руки с видимым удовольствием.

– А то давай с нами, – не унимался Мадатов, разгоряченный близостью схватки да еще, возможно, стаканом вина, выпитого за завтраком. – Отвязывай и мундштучь свою рыжую, саблю к поясу, пистолеты в ольстры и: марш – марш!

Князь так залихватски подал команду, что Сергей на мгновение ощутил подъем, памятный ему еще по годам службы в Александрийском, а после вспыхивавший иногда, как в поле под Гянджей или перед стенами Карса. Но он заставил себя расслабиться и только плотней привалился к спинке.

– Да нет уж, господа, куда нам, старикам. Ваше дело молодое и шумное, наше – тихое и неспешное. Дипломатия, знаете, перо да бумага. Кстати, помните Ланского, Замятнин?