Книга Богачи. Фараоны, магнаты, шейхи, олигархи - Джон Кампфнер

Многие из гостей предстали в образах, позаимствованных из произведений искусства. Сама миссис Вандербильт оделась как венецианская принцесса. Другие облачились в костюмы европейских аристократов той эпохи. Грубовато? Вульгарно? Но современная публика, одержимая жизнью знаменитостей, жаждала все это видеть. Интерес к вечеринке среди нью-йоркцев был так велик, что они заполонили улицу у дома Вандербильтов, и пришлось вызвать полицию для сохранения порядка.

Хозяева вечеринок гнались за пышностью. Скука и предсказуемость считались грехом. Насмешка же почиталась и обеспечивала успех. Миллионеры, составившие состояние на угле, устраивали званые ужины, где гости должны были одеться как шахтеры. Один из них был обозначен как «вечеринка нищеты»: гости пришли в лохмотьях, «на деревянных тарелках подавали объедки. Приглашенные располагались на сломанных ящиках из-под мыла, ведрах и корытах для угля. В качестве салфеток использовались газеты, тряпки и старые юбки, а пиво подносили в ржавых жестянках»[560]. Об этом рассказывал Торстейн Веблен, автор «Теории праздного класса». Его книга, написанная в 1899 году, накануне «антитрестовской» кампании президента Теодора Рузвельта против баронов, стала одним из самых популярных произведений того времени. Оно имело такой успех на рубеже веков, что его переделали в пьесу, которую играли перед большими аудиториями в театрах и концертных залах.

Веблен, автор термина «демонстративное потребление», начинает свое препарирование богатейших людей с такого наблюдения: «Институт праздного класса получает свое наивысшее развитие на более поздней стадии существования варварской культуры, например, в феодальной Европе или феодальной Японии»[561]. Сверхбогатые конца XIX века, замечает он, настолько оторваны от остального общества, что единственной точкой отсчета для них служат другие такие же, как они: «Жажду богатства в силу ее природы почти невозможно утолить в каждом отдельном случае, а об удовлетворении общего стремления к богатству большинства, очевидно, не может быть и речи». Веблен суммирует общественное замешательство, которое сохраняется и по сей день: «Общественное возмущение сомнительными способами, какими миллионеры завладели своими богатствами, по-прежнему соединяется с жадным интересом к людям с большими деньгами, которые окружены слугами в шикарной униформе, проводят время на скачках породистых лошадей, на элегантных яхтах, живут с шикарными женами в больших домах на нью-йоркской Пятой авеню, больших коттеджах в Ньюпорте и больших имениях в Такседо Парк»[562].

У богатых был и другой влиятельный критик — Марк Твен. Одно из его самых знаменитых писем, адресованное Вандербильту и осуждающее как его жадность, так и преклонение публики перед ним, было напечатано в 1869 году в Packard’sMonthly, по определению издателя, «американском журнале, посвященном интересам молодых людей нашей страны и адаптированном к их вкусам». Издание выставляло политику на первый план, при его запуске в 1868 году было объявлено намерение бороться с «пороками наших дней, преследуя их без жалости и снисхождения». Твен писал Вандербильту:

Как болит мое сердце за вас, как мне вас жаль, коммодор! Почти у каждого человека есть хотя бы небольшой круг друзей, преданность которых служит ему поддержкой и утешением в жизни. Вы же, по-видимому, — лишь кумир толпы низкопоклонников, жалких людишек, которые с наслаждением воспевают ваши самые вопиющие гнусности, или молитвенно славят ваше огромное богатство, или расписывают вашу частную жизнь, самые обыкновенные привычки, слова и поступки, как будто бы ваши миллионы придают им значительность; эти друзья рукоплещут вашей сверхъестественной скаредности с таким же восторгом, как и блестящим проявлениям вашего коммерческого гения и смелости, а наряду с этим и самым беззаконным нарушениям коммерческой честности, ибо эти восторженные почитатели чужих долларов, должно быть, не видят различия между тем и другим и одинаково, снимая шляпы, поют «аллилуйя» всему, что бы вы ни сделали. Да, жаль мне вас![563]

Твен открыто задавался вопросом, обладает ли Вандербильт душой или какой-либо формой человеческого сострадания. Магнат же был слишком озабочен тем, как пробиться во главу списка богатейших людей Нью-Йорка, и слишком бравировал своим богатством, чтобы реагировать на подобную критику.

Карнеги не слишком увлекался пышными вечеринками и бывал на них лишь тогда, когда это имело смысл для бизнеса. На том этапе бароны-разбойники искали другие способы щегольнуть своими состояниями; коллекция произведений искусства стала совершенной необходимостью. Морган, опередив остальных, стал лидером этого специфического рынка. Он нанял агентов в Антверпене, Вене, Париже и Риме, чтобы те прочесывали Европу на предмет всего, что могло хоть как-то сойти за шедевр. Как отмечает Веблен, лидерства в бизнесе для них было уже недостаточно. Они соревновались за место на вершине общественной жизни, за произведения искусства и публичное уважение: «Новый капитан индустрии, в свою очередь, вызывал теперь «почтение у обычных людей», становился «хранителем национальной честности» и со все возрастающей серьезностью выставлял себя как философа и друга человечества, «проводника по литературе и искусству, церкви и государству, науке и образованию, законам и морали — стандартному набору человеческих добродетелей»»[564].

В возрасте пятидесяти лет, когда у Карнеги было уже столько денег, что он не знал, куда их девать, он начал отходить от управления своими компаниями. Работал он исключительно по утрам и часто пропускал заседания правлений. Операции его компании он поручил топ-менеджерам, самым значимым из которых был Фрик[565]. Они познакомились, когда у Фрика был медовый месяц, и стали надежными бизнес-партнерами. Фрик стал председателем правления «Карнеги Стил Компани» и взял на себя управление производством. Одним из важнейших для компании производств был сталелитейный завод в Хомстеде, который Карнеги приобрел у своего соседа и соперника, столкнувшегося с финансовыми трудностями. Хомстед запомнился одним из самых жестоких трудовых конфликтов той эпохи.

Карнеги вначале не был столь враждебен к организациям рабочих, как некоторые из его современников. Он считал право работников объединяться в союзе «не менее священным, чем право производителя вступать в ассоциации и соглашения со своими товарищами»[566]. Он также выступал против практики найма штрейбрехеров для борьбы с забастовками. Эти соображения, происходившие из скрытого патернализма Карнеги и сформулированные еще до того, как его компании начали страдать от забастовок, раздражали Фрика. Но так ли уж отличался «прогрессивный», как он сам себя называл, Карнеги от подчеркнуто традиционного Круппа? Как бы он ни рассуждал вначале, его ход мыслей сменился из-за стремления к максимизации прибыли. В 1888 году он, как всегда стремясь снизить издержки, решил ввести на своем заводе «Эдгар Томсон» скользящую шкалу зарплат — привязал их напрямую к ценам на сталь. Это гарантировало компании прибыльность: если цены падали, с ними падали и издержки. Когда на заводе развесили объявления о новом порядке, работники покинули производство. Карнеги в ответ прекратил работу завода и удалился в свой нью-йоркский особняк, ожидая, пока рабочие сдадутся сами. Забастовка затянулась на пять месяцев, пока Карнеги не пришлось все-таки вернуться и выступить на собрании рабочих, где он убедил их возобновить работу.