Книга Клад стервятника - Сергей Челяев

— Думаю, что на этой стороне пустых мест уже нет. Но на твоем месте я бы заглянул во-он туда…

И вяло махнул в сторону подсобки.

Гордей сдержанным кивком отблагодарил за совет, и в следующую минуту из чуланчика уже раздался грохот перевернутого помойного ведра. Потом громкое проклятие, сокрушенное чертыханье и звон другого ведра, которое метко пнули. Вслед за тем в подсобке наступила тишина.

Арвид удовлетворенно прикрыл глаза и вновь погрузился в нирвану ментального сканирования. Мы же с Анной с интересом ждали результатов тестирования чулана.

Однако Гордей все не выходил, и мы уже понемногу начали беспокоиться. Наконец я решительно направился в конец вивария, где слабо белела крашеная дверь чуланчика. Она словно ждала — резко распахнулась, и на пороге возник Гордей. Вид у него был растрепанный, волосы всклокочены, в глазах же застыло недоумение, видимое даже в тусклом свете лампы дневного люминесцентного света и наших с Анкой фонарей.

— Ну, что там? — с замиранием сердца спросил я.

— Все пусто, — поспешил первым делом развеять мою последнюю надежду очкарик. — Но одна из стен, та, что с дальнего торца, имеет другую структуру. В смысле — не такую, как других.

— Стена выложена позже остальных? — В моих глазах уже вновь разгорался азартный огонек.

— Или другими каменщиками, — кивнул Гордей. — Везде вроде как липецкая кладка, а у этой — черт знает что.

Через три минуту мы втроем, вооруженные всем, что подвернулось под руку в виварии, отчаянно колотили в кирпичную перегородку. Она стойко сопротивлялась нашему натиску, но молодость и задор оказались сильней старого раствора.

Под могучим ударом Гордея вылетел первый кирпич. Мы вложили в пролом какой-то стальной брус, напоминавший старую заржавленную гардину. Поднажали, выдохнули — причем Анка повисла на этом импровизированном рычаге вместе со всеми — и наконец разворотили стену.

Первой в пролом проскользнула Анка, за нею поспешал Гордей. А я, как самый опытный член команды и лицо материально заинтересованное, последовал за ними, кряхтя и обдирая локти с коленями.

В помещении имелось аварийное освещение — вот это новость так новость! Гордей в перекрестье двух лучей наших фонариков покопался в силовом щитке, затем с чувством щелкнул тумблером — и в зале зажегся свет.

— Мать честная, — расплылось добродушное лицо очкарика В восхищенной, почти детской улыбке.

Перед нами ровными рядами до потолка высились книжные стеллажи. Это была библиотека.

Мне показалось, что я вдруг вернулся сразу на десять лет назад и теперь очутился в библиотеке клуба моей родной воинской части № 019,62. Те же полки и стеллажи, знакомые до боли картонные квадратики с карандашными буквами алфавитной каталогизации и бесконечные ряды запыленных книг, собраний сочинений классиков, сборников, журнальных подшивок. Даже горы старой, подготовленной к списанию литературы были так же сложены у дверей стопками, ненадежно перевязанными бечевой.

Но в этой библиотеке буквально все, от пола до потолка, покрывал рыхлый зеленоватый налет невесть чего. Будто искусственным снегопадом приятных глазу тонов присыпало книжные стеллажи, несколько столов читального зала и кипы старых газет (кажется, еше времен советской империи).

А за столом выдачи книг на абонемент на стуле библиотекаря сидел полуистлевший труп, сложившийся почти пополам так, что уронил коричневую птичью голову на длинный яшичек открытой картотеки. Это была литера «3», и я отчетливо разглядел у виска мертвеца карточки с фамилиями авторов: «Зорин», «Зорипов» и еще чьей-то короткой, но показавшейся мне и смутно знакомой.

Гордей тем временем взял пробы зеленого налета, осторожно понюхал, помахав на расстоянии растопыренными пальцами, и озадаченно хмыкнул.

— По первому впечатлению это — книжная пыль. Аллерген, необычный окрас пигмента, чересчур рыхлая органолептика, это понятно. Но по сути — действительно книжная пыль.

После этого заявления Анка, сославшись на сильную аллергию «имен-но к эт-той пыли», поспешно отправилась назад, к отцу. Мы проводили ее задумчивыми взорами, как две коровы в поле.

— Ты поверил? — с сомнением спросил я.

— Нет, конечно, — вздохнул Гордей. — Но что ты хочешь, Гоша? Она уже достигла своей цели. А с нами сейчас только из вежливости. И еще — как говорится, за компанию.

— Небось сейчас станут делить свой «синтезатор», — мстительно произнес я.

— Оставь, — махнул рукою Гордей. — Им есть о чем поговорить и без мифического клада старого, выжившего из ума сталкера.

— Ты тоже веришь, что клада не существует? — тихо спросил я.

Он медленно покачал головой.

— Я видел мертвого излома после того, как он ударил тебя в грудь. Поверь, Гоша, еще никто в целом свете не выжил после этого. А карта тебя спасла. Это просто невероятно. Я уже начинаю думать, может, она и есть — клад? Сама карта?

— Ага. Если прикрывать ею попеременно то грудь, то голову, то задницу, — горько сказал я. — Как ту соломку, которую нужно вечно носить с собою, чтобы подстелить в нужном месте. Если, конечно, успеешь.

Я со злостью рванул на себя ближайший ящик картотеки и выхватил оттуда первую попавшуюся карточку. Кажется, это было академическое пособие по гражданской обороне. Вроде «Как вести себя после ядерного взрыва, оказавшись в зоне радиационного поражения». Под редакцией какого-то академика Огрехова. И с неизменным штампом «Пропущено военной цензурой».

Потом долго смотрел на этот кусочек картона невидящим взором, чувствуя, как туман застилает мне глаза.

Этот каталог, эта библиотека, весь этот виварий со всем остальным Агропромом-2 — да что там, вся эта гребаная Зона были сейчас моими Ватерлоо. Местом моего личного, сокрушительного поражения.

Пальцы сами разорвали ни в чем не повинную картонную карточку. И швырнули на пол. На поле проигранного мною боя.

Впереди ждал Стерх, и это значит, будущего у меня уже не оставалось. Ни светлого, ни серого, ни в крапинку.

Еще несколько дней, и за мою жизнь никто не даст и ломаного гроша. И карты Стервятника за нее никто не даст, каким бы универсальным щитом она ни стала для своего владельца. Великий и могучий Защитник в формате А4, угу.

Шаткая надежда, пусть и призрачная, пусть и во многом придуманная мною самим, рухнула. Увы, из иллюзий не выстроить долгой и счастливой жизни. Последняя из двенадцати труб хрипло проиграла отбой всем моим планам. А значит, приходит время тромбона. Полного и окончательного тромба.

И бафли тебе будут, Гоша Трубач, и саталлар, и полная тигында! Да канца!

Тонкие, сильные пальцы, перепачканные в зеленоватой пыльце, медленно подняли кусочек картона.

Поднесли к моим глазам.

И я воочию увидел, как на нем исчезают буквы и собранные из них слова.