Книга Венецианский аспид - Кристофер Мур

Надо отдать купцу должное – оказалось, он не хлюздя и не плакса, каким я его доселе считал. Он выхватил из-за пояса мой кинжал, развернулся лицом к наступавшей волне и пригнулся.

Она взметнулась из воды колонной шелковистого дегтя. Кожа ее сияла там, где на нее падали солнечные лучи. Его руку с кинжалом она челюстями прихватила в плече и перекатила его спиной в воду – кости Антонио слышимо хрустнули, когда она вспорола его передними лапами, не успели они оба рухнуть в воду с другого борта гондолы. В расцветшем красном пятне его утащило в зеленые глубины – и больше его не видели. Ни единого промедленья, ни задоринки в ее плавном стремительном движенье – она перепрыгнула гондолу, утащив с собой Антонио, так же легко, как могла бы вынырнуть снова в нескольких ярдах оттуда и забрать какого-нибудь другого купца, за ним еще одного, и еще, текучая, естественная и неотразимая, как само море. Элегантный ужас. Прекрасное чудовище.

Гондольер присел на корточки у себя на корме, когда гондолу бросило вбок от встречи с драконом. Едва лодка выправилась, он встал и уставился на красную кляксу в воде. Как и зеваки на берегу, он не верил своим глазам.

– Греби-ка лучше сюда, старина! – крикнул ему я. – Пока она не вернулась. – Гондольер налег на весло, и лодка устремилась к нам.

Я огляделся, перехватил взгляд Шайлока.

– Харчок поможет вам смыть кровь с вашего золота и отнести его домой.

Потом я поискал глазами Джессику – и увидел Бассанио: он зарылся лицом в плечо Порции, а та обнимала его. Проходя мимо, я пожал ему плечо:

– Он тебя любил, парнишка. По-настоящему. Мерзавец-то он мерзавец, но вот это, блядь, в нем было настоящее.

Толпа отчего-то шарахалась от меня прочь, и я шел сквозь нее беспрепятственно, пока не заметил Джессику. Она ухмылялась мне из-под мальчуковой шляпы, под которой прятала свою гриву волос.

– Безвкусная она все-таки, не? Наверное, вот этот вот стиль – мокрое и блестит – как-то притягивает своей мишурностью некоторых подонков.

Джессика улыбнулась еще шире.

* * *

Яго услышал, как где-то дальше по коридору стонет другой узник, и заорал, чтоб тот заткнулся.

Его посадили в камеру Моста Вздохов, который из дворца дожа вел в тюрьму, в трех этажах над каналом. Приковали к стене, но кандальный браслет – лишь на одной ноге, а цепь такой длины, что позволяла ходить по всей камере. «Хотя цепь-то зачем?» – думал он. Окошко у него над головой всего одно и такое узкое, что не протиснешься, а в центре сводчатого потолка – купол с четырьмя бойницами для притока воздуха; в них, конечно, пленнику протиснуться можно, однако слишком высоко – даже если без цепи встать на плечи другого узника, все равно не достанешь.

Когда на третий день заключения тюремщик объявил, что к нему пришли, Яго полунадеялся, что это его навестил Отелло – проклясть в лицо; а то и кто-нибудь из казарменных сослуживцев заглянул в гости. Но снаружи у камеры появилась хорошенькая темноволосая женщина, зеленое шелковое платье ее – отрада для взора, измученного тесным и серым каменным мирком. Яго опешил.

Она принесла с собой корзинку. Из гнездышка в столовом белье высовывалось горлышко винной бутылки. По камере поплыл аромат свежего хлеба.

– Я вас знаю, – сказал Яго. – Вы были в Бельмонте, когда Брабанцио нашли в погребе.

– Вспомнили. – Женщина улыбнулась. – Я встречалась с вашим другом. Родриго.

– Ах да, конечно. Нерисса. – Рассудок у Яго запылал, хотя топлива ему не хватало. Как использовать ее на собственное благо?

– С вами, синьор, я не знакома, – сказала Нерисса. – Но Родриго всегда о вас высоко отзывался – вы помогали и советовали ему.

– Ах, Родриго, добрый мой приятель. Мне его недостает.

– Ну вот, я подумала – принесу вам немного еды, толику утешенья с воли. Дож Порции благоволит, вот мне и разрешили.

Она взглянула на тюремщика, стоявшего рядом. Тот отомкнул решетку и позволил Нериссе протянуть узнику корзинку.

– Ты особо не надейся, – сказал караульный. – Клинков там не спрятано, а как вино допьешь – тару сдашь обратно. Даже открывать тебе не будем. Если б дож не скомандовал, нипочем бы таких глупостей не допустили.

– Вы очень добры, госпожа, – произнес Яго. – Родриго был счастливец, что добился ваших милостей.

– Мне он очень нравился, – сказала Нерисса.

Тюремщик резко кивнул: свидание окончено, – и она улыбнулась.

– Я очень надеюсь, что вам понравится. Торговец сказал – вино пить в последнюю очередь. Оно, дескать, так как-то по-особому оттеняет сыры и колбасы.

– Я так и поступлю, госпожа. Еще раз – благодарю вас.

Яго отошел к каменному выступу, служившему ему кроватью, и зарылся в корзинку. Как и сказал тюремщик, ножа там не было – только деревянная лопаточка, намазывать на хлеб мягкий сыр. Хлеб и соль, колбаски и сыр, сушеные фрукты и рыба на вкус были волей, пахли свободой, которой он никогда прежде не жаждал, даже не зная, что наслаждается ею. Пища напомнила ему о собственном пораженье, о позоре, стыде – и все это от рук раздражающего маленького дурака.

Когда свет за окном порозовел от заката, Яго вытащил винную пробку. Она была конической – легко можно извлечь рукой, – однако запечатана была свинцовой фольгой, и вот ее-то пришлось сдирать ногтями. Но все равно немного свинца осталось на горлышке – его приклеили чем-то липким, пахло смолой. Не важно; Яго вытер руки о штаны, пробку швырнул в угол камеры и присосался к горлышку. Вино оказалось крепленым, крепким, стекая в пищевод, оно его согрело, притупило зазубренное острие гнева – но от него же Яго впал в угрюмую жалость к себе, когда бутылка опустела.

Когда на крыше что-то зашелестело, он дремал. Голова болела, во рту не исчезал привкус вара, в камере было холодно, и он потянулся к шерстяному одеялу, что ему оставили. Холодный голубой свет луны, лившийся с купола, перебивали какие-то тени, и он вгляделся: что же там может шелестеть…

Смолистый привкус во рту. Смолой пахла и бутылка…

Не в силах шевельнуться, Яго смотрел, как окно его камеры наполнила жидкая ночь – и скользнула внутрь.

ХОР:

Тут жалкие вопли ужаса наполнили ночь – они летели из окон, по-над каналами, ибо вместе с корзинкой Яго не была дарована быстрая и легкая смерть. На вопли не обращали внимания – так оно обычно и бывало, ведь крики страха и тоски и дали Мосту Вздохов его имя. Она задержалась в камере почти на всю ночь – играла с ним, как кошка с мышкой, старалась не пригасить в нем жизнь своим сновидческим ядом, поедая то одну часть мерзавца, то другую, медленно, пока перед самой зарею, набив себе живот, не выскользнула из окна в куполе, вниз по стене, в канал. Где и пропала.

Наутро, когда сменилась тюремная стража, охранник нашел в камере лишь сапог Яго, прикованный к стене. Внутри по-прежнему оставались стопа и нога до колена. И больше ничего – лишь огромная кровавая клякса на полу да змеиные мазки крови по стене, к высокому окну.