Книга Кесаревна Отрада между славой и смертью. Книга 2 - Андрей Лазарчук

Землю встряхнуло вновь, хотя на этот раз не столь разрушительно, как в момент образования трещины в земле. Впрочем, разрушать было уже нечего – и так всё лежало в руинах… Северная, "мёртвая" часть Дива продолжала работать, как работала – и потому вдоль всей огнедышащей трещины, вдоль цепочки вулканов, что протянулась от далёкого Тёмного Храма и почти до самой башни Ираклемона, начался сдвиг пластов реальности; буквально через полчаса образовалась созданная сдвигом непреодолимая граница: граница между миром живых и миром мёртвых… Но некому было на опустевшей земле увидеть глазами эту быстро темнеющую дымчатую стену – до высокого неба.

А что будет дальше, знать не мог никто.

Кузня

– Волнуешься? – спросил Алексей.

Бог посмотрел на свои руки и убрал их в карманы.

– И да, и нет, – сказал он задумчиво. – То есть, конечно, волнуюсь… любой бы волновался… А с другой стороны – просто брезгливость. Трудно объяснить…

– Почему трудно? Я понимаю…

– М-м… Ты знаешь – это да. Умом. Но никогда не сталкивался. Когда перед тобой – безмозглое, дикое, тупое, но при этом абсолютно всемогущее, способное сделать с тобой что угодно… с тобой, с твоими близкими, со всем миром, в котором ты живёшь… вот где страх. Когда ты весь ум свой напрягаешь, чтобы угодить ему, умаслить, успокоить… а у него глазки маленькие, злые, лобик узенький… вот где настоящее унижение. Кто этого сам не переживал, тому не понять. Не обижайся.

– Почему это вдруг я должен обижаться?

– Ну… так. Накатило на меня. Столько времени прошло, а вот ведь – не забыть…

Алексей включил дворники: снег повалил сильнее, крупными хлопьями, влажный и липкий. Это плохо, подумал он, это ведь может всю видимость перекрыть…

– А самое мерзкое, – продолжал Бог, – когда ты, всё это унижение снося и страх, ловишь себя на том, что начинаешь искать в них что-то невыразимо прекрасное, а людей полагать последней падалью под их ногами… потому что иначе – вообще невозможно ни быть, ни думать… Какие слова говорились! Какие… – он оборвал себя, и Алексей услышал звук, который понял не сразу: скрип зубов. – И ведь верили в это – вопреки всему, вопреки разуму, вопреки смыслу… только бы угодить… мясо они очень любили. И сейчас, конечно, любят. Пожалуйста, вот мясо. Человечинки? Вот вам человечинка… Всё, что угодно, только бы откупиться, а потом друг другу – слова. И какие слова!.. От самого сердца… много слов…

– Как ты думаешь, – спросил Алексей, вглядываясь сквозь летящий снег в ставшую почти неразличимой дорогу, – они были когда-нибудь… людьми? Или кем-то другим, но – разумным? Или же…

– Не знаю, – сказал Бог. – Могло быть и так, и этак. Разницы я не вижу. А почему ты спросил?

– Что-то такое померещилось… Ты мне так и не сказал: кто же и каким способом утащил у Астерия камень?

Камнем они по молчаливому согласию называли Белого Льва.

Бог, прежде чем ответить, положил руку на грудь. Там, под курткой и свитером, висел на простой верёвочке этот самый камень.

– Довольно смешная история, – сказал он. – Ломают там старые дома – ну, мальчишки, понятно, рыщут по подвалам и чердакам. В какой-то, говорит, коробке среди старых журналов… завёрнутый, между прочим, в газету пятьдесят седьмого года… камень наш и лежал. Вот и всё. Говорю: что ты хочешь взамен?..

Алексей уже не слушал. Снег прекратился внезапно, и сразу же стало невыносимо светло. Солнце пылало сзади и слева, поджигая собой белую натянутую плоскость равнины, белый ровный чуть вогнутый склон похожей на амфитеатр горы, охватывающей полгоризонта, огромный белый полумесяц в пронзительно-синем небе – и впереди, почти рядом, чуть приподнятый на возвышении, сверкающий гранями чёрно-зелёный замок…

И Алексей подумал, что судьба – кто бы ни управлял ею – подарила ему в этот час (возможно, последний его час) одну из самых прекрасных картин, какие только могла создать природа – кто бы ни управлял ею…

А потом он увидел, что навстречу им по сверкающей белизне несётся ярко-синяя точка.

И буквально в ту же секунду на равнине справа обозначилась складка, стала стремительно расширяться и поворачиваться, распалась на десятки крыш, потом показались стены, и – как-то сразу поддавшийся взгляду – открылся посад, пригород…

Если бы Алексей придумывал места, где хотел бы жить, он в первую очередь придумал бы именно это.

Летящий навстречу автомобиль издалека замигал фарами и заметно снизил скорость. Алексей тоже сбросил газ. Потом вынул из бардачка "шерифф" и положил его рядом с собой на сиденье.

Бог глубоко вздохнул…

Мелиора. Юг

Он открыл глаза и первое, что увидел – это плачущую и смеющуюся морду Конрада Астиона.

– Живой…

Голос был женский, Юно чуть скосил глаза. Ведима Аэлла… Сколько же времени прошло?

– Живой твой начальник, не реви, не реви… первый раз вижу, чтоб по начальнику так убивались… Вон – и глаза открыл. Слышишь меня, потаинник?

– Слышу… ведима… спасибо тебе, умелица…

– Рано благодаришь. Ног у тебя нет. Сгорели твои ноги.

– Жалко…– и Юно засмеялся. – Эх, так и не станцевали мы с тобой…

– Зато теперь ты от меня не уйдёшь, – сказала Аэлла сердито. – И сколько бы дней ни осталось…

– Постой, – Юно вдруг почувствовал, что вновь куда-то отплывает. – Отрада – дочь… на самом деле… Филадельфа. Наследница всей его… мощи. Ничего не умеет. Белый Лев – живое…

Аэлла коснулась пальцами его губ.

– Уже что-то происходит, – сказала она. – Воду опять можно пить.

Юно не понял её, но ускользнул в золотисто-коричневое гудящее липкое сладковатое небытиё со странным, неясным ему самому облегчением.

Кузня

Живана заметила машущего первой. Не потому, что была самой зоркой, а просто её пощадили, не навьючили грузом – и руки оказались свободными, чтобы смахивать пот и пыль.

– Тысячник! Венедим! Вон, справа – человек!

Человек широко шагал наперерез им, размахивая над головой палкой. Самое забавное – это то, что она сразу узнала его, но себе не поверила, потому что ну никак не рассчитывала встретить здесь, в этой проклятой пустыне, самого кесаря.

Отряд с готовностью остановился, хотя до намеченного пятиминутного привала оставалось ещё шагов триста. Упали с плеч мешки…

– Междь зосрач, и правда, кесарь!.. – громко сказала сама себе Живана, когда до того оставалось рукой подать. – Ну, дела…

– Я уже не кесарь, азах, – сказал Светозар. – Ох, быстро же вы ходите…

– А я не азах, а азашка, – сказала Живана и сморщила нос. – Азашья жена…

– Государь… – подоспел Венедим. Пыль всех сделала одинаково серыми. – Государь, зачем?.. – изумление его было огромно.