Книга Воскресший гарнизон - Богдан Сушинский

— А что нам помешает?

— Если в замке расположится мастерская Ореста и мой искусствоведческий офис, ни одна бомба на него не упадет.

Штубер кисло улыбнулся, но, взглянув на серьезное, решительное лицо Софи, так с улыбочкой и застыл.

— То есть вы хотите сказать, Софи?..

— Наоборот, — не позволила ему сформулировать вопрос Жер-ницки, — это вы, барон, хотите заверить меня, что уже через неделю пленный художник будет переведен в статус остарбайтера и отдан в работники вашему отцу. — Все остальное не ваша забота. И поверьте, этот поступок может очень благотворно повлиять на решение вашей послевоенной судьбы. Для вас ведь не тайна, что некоторые зарубежные политики уже призывают объявить НСДАП, СС, СД и гестапо преступными организациями, а всех членов этих служб и организаций предать суду международного трибунала?

Барон несколько минут молчал, затем произнес:

— Признаться, я уже с полгода не видел никаких зарубежных сводок, не читал зарубежные издания и не слушал радиостанции, — он скользнул взглядом по груди Софи и заметил, что куртка ее расстегнута, а рука обер-лейтенанта покоится на расстегнутой портупее. — Неужели действительно все настолько серьезно?

— Вы имеете в виду мою руку на кобуре?

— Нет, стремление англичан и прочих «усеять» площади Германии виселицами и распятиями?

— Всего лишь месяц назад я побывала в Швейцарии, а до этого — в Испании и Португалии. В Цюрихе и Лиссабоне английские газеты появляются на полчаса раньше, чем на Уолл-стрит. И если даже Геринг и Борман заметались, как старые караси в неводе, то вам сам бог велел.

— Уж не вербуете ли вы меня, Софи?

— Кому вы теперь нужны, барон? — вновь поразила она Шту-бера своими спокойствием и категоричностью. — Разве что пойдете с поднятыми руками в сторону Вислы. Тогда не забудьте прихватить одну из листовок, которые сочиняют германские коммунисты, пребывающие в обозе маршала Жукова.

Произнося эти слова, Жерницки вдруг поймала себя на том, что после беседы с гауптманом Шерном чувствует себя как никогда уверенно. Связь с советской разведкой как-то сразу же избавила ее от комплекса вины и предательства. Вряд ли она когда-нибудь вернется в эту страну, и тем не менее. Думать же о том, что связь с Москвой резко усиливает возможность ее провала если не по линии СД, то по линии СИС, ей попросту не хотелось.

— Так, может, вы и листовку мне прямо сейчас вручите?

— Увольте. Я ведь уже сказала, что никому вы, громило-диверсант, теперь не нужны. Кроме, разве что, меня, — успокоительно улыбнулась она и, налегая ему на плечо, повела кончиком носа по мочке уха мужчины.

— Не лишайте меня стойкости, Софи. Это чревато. Потерпите, минут через пятнадцать мы уже будем у входа в «СС-Франконию».

— И так всегда: как только мужчина чувствует, что слабеет, он начинает призывать к стойкости не себя, а...женщину. Однако вернемся к более ясным проблемам. Так вот, мой барон, времена похищений с горы Абруццо чужеземных диктаторов[56]прошли. Наступают времена тонких дипломатов, биржевых маклеров и всевозможных акул бизнеса. Ну, еще коллекционеров произведений искусства, ценность которых с годами только увеличивается. Что-то я не припоминаю, чтобы вы хоть как-то проявили себя в одном из этих международных кланов, мой барон.

— Очевидно, сидя в этом чертовом подземелье, я пропустил что-то очень важное, — задумчиво пробормотал тем временем Вилли.

— После того, как вы организуете мне экскурсию по «Реген-вурмлагерю» и коронуете на остарбайтера Ореста, ваше пребывание здесь потеряет всякий смысл. Если не возражаете, мои высокопоставленные друзья вовремя напомнят о вас Гиммлеру. Не гоже такой бриллиант диверсионной службы гноить в подземельях. Операцию по похищению Сталина не обещаю, поскольку в этом теперь уже никто не заинтересован, но что-нибудь придумаем.

— Например? — шутливо поинтересовался Штубер.

Софи высунула кончик язычка и старательно, как задумавшаяся школьница, облизала им выразительные, четко очерченные губки.

— Например, сделаем вас управителем имперских иконописных мастерских «Штубербурга», в которых под началом мастера Ореста будут трудиться десятки талантливых подмастерий. Ну а сами мастерские превратим в некий искусствоведческий филиал Института Геринга.

Штубер не ответил. И даже не удостоил Софи своей фирменной саркастической ухмылки. Он вдруг почувствовал, что теряет способность удивляться проектам, прожектам и вообще чему-либо, что зарождается в милой головке этой женщины. Самое время умолкнуть и поразмыслить.

Двигавшиеся впереди мотоциклисты исчезли за поворотом дороги, медленно заползавшей в лес и на вершину холма. Это был самый опасный участок дороги, который связывал город с «Регенвурмлагерем». Еще в первый день своего пребывания Штубер приказал вырубить насаждения на расстоянии пятидесяти метров от дороги, но теперь убедился, что если этот приказ и был выполнен, то слишком уж небрежно — остались целые заросли кустарников.

Штурмбанфюрер знал, что с приближением фронта резко увеличивается число партизан и активизируются их действия, усиленные мощью десантно-диверсионных групп. Поэтому теперь лес на подступах к «Регенвурмлагерю» следовало бы попросту выжечь, исключительно исходя из мер безопасности. Даже сейчас, зимой, сделать это было нетрудно, достаточно послать сюда взвод огнемётчиков.

Однако Штубер как-то интуитивно почувствовал, что не сделает этого. Не потому, что захочет спасти этот старый лес, а потому, что охвачен какой-то странной, пораженческой апатией безысходности. Поздно. Софи права: слишком поздно. Даже если его сатанисты-огнемётчики выжгут все леса и все населенные пункты от Одера до Вислы, в конечном итоге это уже ничего не изменит. Не то что не предупредит, а даже не замедлит тот разрушительный для рейха процесс, который наваливается на него, как взбесившаяся горная лавина.

«Исходя из тех же мер безопасности, ты должен был бы сегодня же сдать Софи гестапо, — напомнил себе барон. — Или же, уведомив Скорцени, самому устроить ей допрос с пристрастием, чтобы затем переправить её в подвалы Главного управления имперской безопасности вместе с собственным доносом и протоколами допросов».

«Вот именно, допрос с... пристрастием»! — рассмеялся про себя Штубер, понимая, какой гламурный подтекст скрывается за этим казенным определением.

— ... А в самом деле, Софи, не боитесь, что я сейчас же сдам вас гестапо? Вас не пугает, что недолгий остаток дней своих придется провести в тюремных казематах?

— Не боятся гестапо только идиоты, которые... служат в самом гестапо. Но, даже находясь в объятиях «гестаповского Мюллера», я буду сожалеть, что уже на следующий день после моего ареста вашего отца повесят на воротах замка, а сам замок сожгут, как, впрочем, и ваш личный дом, вместе со все еще формально не разведенной с вами женой и десятилетним сыном.