Книга Сибирская любовь. Книга 2. Холодные игры - Екатерина Мурашова

Увидев, что опасность становится нешуточной, каждый из участников отреагировал на свой лад. Емельянов и один из слуг Гордеева попросту сбежали под шумок и затерялись в толпе. Другой слуга – Мефодий – достал откуда-то из саней ружье и дрожащими руками принялся прицеливаться в толпу (это ее еще больше разъярило). Я завизжала по-индейски, отвлекая на себя внимание и надеясь, что Надя и Каденька успеют убежать (обе бабы одинаково проворно отпрыгнули от меня. Старшая от испуга подавилась шелухой от орехов). Однако, вместо того чтобы бежать, глупая Леокардия вылезла вперед, назидательно подняла тощий палец и принялась что-то вещать, взывая к милосердию и, кажется, напоминая собравшимся о своих заслугах перед народом. Бледная как полотно Надя между тем не оставляла своих попыток оживить Гордеева.

Ближайшие к Леокардии пьяницы похабно заржали. Мефодий выстрелил поверх голов людей. Толпа завопила так, как будто этим выстрелом он мучительно ранил по крайней мере треть собравшихся. Стало очевидно, что сейчас отважного дурака Мефодия попросту разорвут в клочки. Не пощадят, впрочем, и женщин.

В этот же момент совершенно непонятно откуда на крыльце появился Матвей Александрович Печинога вместе со своей собакой. В руке он тоже держал ружье, но у него оно выглядело в сто раз опаснее, чем у Мефодия. Да и оскаленные клыки Баньши вместе со стоящей дыбом шерстью никакого доверия не вызывали. Толпа отшатнулась. Инженер поднял свободную руку и заговорил. Если бы к его внутренней силе и уму Господь пожелал наградить его хотя бы десятой долей того красноречия, которое Он столь щедро отпустил ничтожному Дубравину, то далее ничего не случилось бы. Но увы! Бедный Матвей Александрович совершенно, совершенно не умел говорить с народом! Даже я с трудом понимала то, что он говорит (хотя голос у него был весьма звучный, а рабочие внимательно прислушивались).

Сказал Печинога приблизительно следующее (все крайне сумбурно и без всякой последовательности): пусть женщины и слуга везут Гордеева домой. Он сильно болен и, может быть, умрет. Пусть также выпустят запертых в погребе, избитых молодых самоедов (лавочников – родственников Алеши) и отпустят их восвояси. Иначе кто-то из них тоже может умереть, и тогда многие пойдут на каторгу за убийство. Рабочий Веселов умер потому, что такова была его планида. Если всем для искупления и остановки текущего безумия так нужна кровь и чья-то жизнь, то вот он, инженер Печинога, души у него, как известно всем собравшимся, нет, так что можно попробовать его убить. Вполне возможно, что его собственная планида этому соответствует. Существует нехорошее дело, которое затеяно на прииске не без его, Печиноги, участия. Связано это дело с молодыми Полушкиным и Гордеевым, и доверять им нельзя. Управляющему Опалинскому тоже следует уехать с женщинами, так как его убийство, по-видимому, входит в часть этого плана. Сам Печинога только сейчас разобрался, что все это значит, а раньше думал, что просто сменится на прииске власть, и все. Может быть, даже что-то удастся улучшить. Например, дисциплину и повысить выработку. Всем рабочим следует разойтись и сидеть по домам; когда прискачут казаки, трудно будет найти конкретных виновников.

Я думаю, даже тебе, Элен, ясно, что подобная речь никого вдохновить не смогла, а только запутала и еще больше обозлила. Все оскорбления, которые возможно вообразить, посыпались на голову несчастного инженера. Он же стоял и как-то странно улыбался. Баба, которая твердила: «Ах ты ж господи!» – дернула меня за рукав и со страхом прошептала: «Гляди, тетради при ём нетути! Что-то будет! Ах ты ж господи!»

Почему-то от ее слов у меня по спине пробежали мурашки.

Тем временем, спокойно раздвигая толпу, на крыльцо, как луна, взошла Вера, про которую я, как всегда, успела позабыть. При виде ее по толпе пролетело что-то вроде шелеста. Стало понятно, что все знают про ее отношения с Печиногой и вроде бы еще что-то, чего не знаю я. Выступление Веры было предельно коротким. Она сказала две или три фразы, которые я не могу повторить (они были подозрительно похожи на заклинания) и которые каким-то неведомым образом разом умерили градус шторма едва ли не вполовину. Но тут, размахивая ружьем, что-то завопил мужик, которого Вера указала мне как Никанора. Даже на фоне собравшегося сброда он выглядел совершенно рехнувшимся. Дубравин с воплем «Никано-ор!» едва ли не ласточкой кинулся в толпу, пытаясь предотвратить неизбежное.

Далее последовала безумная сцена в стиле «Умри, несчастная!!!».

Полицейское расследование идет полным ходом, и все видели одно, но я до сих пор не уверена, что в Веру (в инженера) стрелял именно Никанор. Никанор, впрочем, тоже выстрелил, но смотрел он при этом куда-то в сторону и туда же стрелял. Перед самым выстрелом Печинога резко шагнул вправо и заслонил Веру собой. Упали они вместе. В толпе закричали. Баньши жутко завыла и попыталась заползти на упавшего хозяина и прикрыть его своим телом. К крыльцу разом бросились я, Николаша и откуда-то взявшийся фельдшер. Я сразу же поняла, что Вера без памяти, но от пули не пострадала, и велела Мефодию отнести ее к саням. Фельдшер и Каденька склонились над инженером. (Баньши отошла в сторону и сразу же легла с мертвым выражением на морде. Зрелище душераздирающее, но на нее никто не смотрел.) Николаша стоял на коленях, держа голову Печиноги, кривил рот в сардонической улыбке и сказал странную фразу, которую я не поняла, но запомнила: «Ему бы понравилось, даже если б и выбрать мог. Он так и хотел».

На губах инженера пузырилась кровь. Он пришел в себя всего на мгновение, отчетливо сказал: «Все тебе… Вера моя…» – и умер. Я разрыдалась. Каденька грызла платок и выплевывала клочки.

Внезапно Надя, дикая и прекрасная, как лесная кошка, выскочила из саней, вспрыгнула на перила и закричала в толпу резким пронзительным голосом (напомнившим мне голос матери):

– Иван Парфенович умер! Матвей Александрович убит! Вера вот-вот ребенка потеряет! ВЫ – ЛЮДИ ЛИ?!! ВЫ ЭТОГО ХОТЕЛИ?!!

Рабочие явно были потрясены произошедшим. Толпяной угар гас в их глазах, каждый силился понять, как же это все получилось. Задние ряды потихоньку расходились.

Откуда-то в толпе образовалась Машенька Гордеева. Рабочие от нее пятились, как от привидения, и вокруг гордеевских саней сразу стало пусто. Увидев отца неживым, Машенька не стала голосить (я, честно, этого опасалась, боялась, что у самой нервы не выдержат), а просто замертво повалилась рядом. Я попросила все того же Мефодия уложить ее рядом с Верой, но тут прибежал Дубравин, который гонялся за Никанором, но не догнал (или не сказал об этом), и принялся вокруг Машеньки хлопотать. Я вздохнула с облегчением и пошла к Вере.

Спустя еще короткое время в поселок вошла казачья сотня из Большого Сорокина.

Все, прости, более не могу. Остальное – потом.

Засим остаюсь любящая тебя неизменно

Софи Домогатская

Глава 23,

в которой Любочка Златовратская находит применение старому погребу, а Сержу Дубравину оставляют надежду

Вернувшаяся от подружки Любочка с удивлением обнаружила пустой дом, отсутствие Светланы и обеда, а также запертого в кабинете отца. Будучи, как и все женщины Златовратские, человеком действия, Любочка отложила размышления на потом, когда соберет побольше сведений, а пока сходила в сарай, взяла лом и стамеску и не сразу, но довольно скоро сломала французский дверной замок. Господин Златовратский вылетел из кабинета в распахнутом халате и был похож на петуха, самым случайным образом избежавшего суповой кастрюли.