Книга Флэшмен на острие удара - Джордж Макдональд Фрейзер

Но не стоит разглагольствовать об этом. Опасность осталась позади, русским было меня не достать, я находился среди дружелюбного народа, почитавшего меня самым классным парнем со времен Тамерлана. Но у меня не было желания засиживаться. Вспоминая о том, что мне пришлось пережить за прошедший год, от ада Балаклавы до снежных кошмаров России с ее волками, кнутами, варварскими подонками типа Игнатьева да невыносимых ужасов форта Раим и го-дона (до сих пор я вздрагиваю при упоминании имени Гая Фокса), я грезил только об одном: об Индии, где меня, без сомнения, встретят как героя, а затем о пути домой, о знакомых звуках Лондона и Лестершира, об уюте таверн и клубов, об английской ночной пижаме и тостах с маслом, но превыше всего о моей прекрасной блондинке Элспет. Уж ей-то не хватит ума болтать с котятами, и она наверняка не начинит мой бекон или почки опиумом. Интересно, не ошивается ли вокруг нее Кардиган, пользуясь моим отсутствием? Если его, конечно, не прибили, по счастливой случайности. И раз на то пошло: закончилась ли война? Определенно мне требовалось поскорее вернуться в цивилизацию.

Якуб-бек горел желанием помочь мне, что не удивительно, учитывая опасности, пережитые «английским» ради него. После грандиозного пиршества, устроенного в долине Кызылкума, которым мы отметили поражение русских и спасение Коканда — ну и Индии заодно, — мы отправились в Хиву, куда он повел свой народ, пряча его от мести царя. Оттуда мы поехали на восток, в Самарканд, где Якуб обещал найти каких-нибудь своих афганских дружков, которые проводят меня через горы Афганистана до Пешавара. Я не слишком много думал о предстоящем путешествии, поскольку дорога до Самарканда оказалась приятной, как праздничный пикник. Прекрасная погода, отличные лошади, Якуб и Кутебар дружески подтрунивают друг над другом, а дочь Ко Дали — хотя меня всегда немного настораживал этот хитрый блеск в ее глазах — была так приветлива и любезна, как можно только желать. Я попытался подкатить к ней в Хиве, но в караван-сарае было слишком людно, а на самаркандской дороге возможности так и не представилось. А жаль — я бы не прочь был провести с ней еще раунд — вот только Якуб почти всегда околачивался рядом.

Странный это был малый — чокнутый и загадочный. Не могу сказать, как много было ему известно или что ему нашептала дочь Ко Дали, но он почему-то много говорил со мной во время пути: о Коканде, которому англичане могут помочь отстоять независимость, и о своих амбициях добыть собственный престол. И все время разговор поворачивался то к Шелк, то Кашгару — земле далеко за горами и пустынями, где русские никогда его не достанут. Последние слова его, обращенные ко мне, были как раз об этом.

Мы переночевали в Самарканде, в маленьком сарае недалеко от рынка, в тени огромной бирюзовой стены самой большой мечети мира, и поутру Якуб и остальные отправились проводить немного меня и мой новый эскорт по южной дороге. Она была заполонена узбеками в их черных шапочках, носатыми горцами с суровыми лицами, женщинами в паранджах, длинными караванами верблюдов, топающих по желтой пыли под звон колокольчиков, да мешающейся под ногами детворой. И все болтали на двадцати разных языках. Мы с Якубом ехали впереди, ведя разговор, и остановились у бегущей вдоль дороги речушки, чтобы напоить коней.

— Поток, устремленный к морю, — смеясь, сказал Якуб. — Разве я не говорил, что русские будут поить в нем своих лошадей уже этой осенью? Я ошибся — благодаря тебе, моей шелковой девушке, Кутебару и остальным. Они не придут сейчас, чтобы изгадить все это, он обвел рукой толпу, бредущую по дороге, — а может, и вовсе не придут, если мне удастся им помешать. Но если нет — что ж, у меня все еще остается Кашгар, да и в горах свободной земли достаточно.

«Там беззаконные перестают наводить страх»,[129]верно? — говорю я, сочтя слова к месту.

— Это английская поговорка? — спрашивает он.

— Кажется, гимн.

Если я правильно помню, мы всегда пели его в часовне Рагби перед тем, как очередные провинившиеся отправятся на порку.

— Все священные песни берут начало из грез, — заявляет Якуб. — А здесь — великое место для грез, подобных моим. Знаешь, где мы находимся, англичанин? — Он указал на пыльную дорогу, вившуюся меж песчаных барханов и бежавшую, подобно желтой ленте, вдоль всей равнины, пока белые афганские горы не заставят ее раздвоиться. — Это великая Тропа Ожиданий, как называют ее горцы, где ты можешь воплотить в жизнь свои мечты, не делая ничего, лишь мечтая. Китайцам она известна под именем Багдадской дороги, персам и индусам — как Шелковый путь, мы же зовем ее Золотая дорога. — И вождь процитировал стих, который я, немало помучившись, переложил на английский:

Чтоб вековую мудрость обрести,

Не нужно до конца пути идти,

Но если грезишь и мечтой живешь,

Дорогу золотую в Самарканд найдешь.

— Очень мило, — говорю. — Сам сочинил?

— О, нет, — рассмеялся он. — Это древняя песня, сложенная Фирдоуси или Омаром, быть может. Так или иначе, она приведет меня в Кашгар, если я проживу достаточно долго. Но вот и прочие; здесь нам пора попрощаться. Ты был гостем, посланным мне небом. Прикоснись к моей руке в знак расставания.

Мы попрощались. Тут подъехали все остальные, и Кутебар заключил меня в свои медвежьи объятия, крича:

— Аллах да пребудет с тобой, Флэшмен; и передай мою благодарность ученым и докторам Англистана.

Дочь Ко Дали застенчиво приблизилась, чтобы подарить мне шарф и нежно поцеловать в губы, и на краткий миг ее распутный язычок оказался на полпути к моей глотке, но она тут же отдалилась, невинная, как святая Сесилия. Якуб снова пожал мне руку и повернул коня.

— Прощай, кровный брат. Вспоминай о нас в Англии. Приезжай навестить нас как-нибудь в Кашгаре — а лучше того, найди свой собственный Кашгар!

И они зарысили назад по Самаркандской дороге; плащи развевались у них за спиной, а Кутебар обернулся, помахав мне еще раз и издав клич. Удивительно, но на миг я почувствовал себя одиноким, и подумал: неужели мне так необходимо расставаться с ними? Это трогательное сентиментальное настроение овладело мной по меньшей мере на четверть секунды и, горд заявить, никогда уже не возвращалось. Что до Кашгара и приглашения Якуба навестить его, что ж — если царь, император Китая и все вожди горных племен между Астраханью и озером Байкал дадут мне гарантированный пропуск через свои земли, а какой-нибудь рядовой Пуллман будет везти меня всю дорогу в фургоне с буфетом, баром и горничной — то я хорошенько подумаю, но скорее всего откажусь. Во мне слишком живы воспоминания о Средней Азии: а на склоне лет даже Скарборо кажется мне Дальним Востоком.

Странно было оказаться снова в Афганистане, в сопровождении моего эскорта. Одному Богу известно, откуда раздобыл их Якуб, но одного взгляда на эти волчьи физиономии и утыканные патронами пояса было достаточно, чтобы понять — ни один находящийся в здравом уме бадмаш к нам не сунется. Переход через Гиндукуш занял у нас неделю, еще пару дней мы ехали по горам до Кабула. И вот передо мной вырос древний замок Бала-Хиссар, и я с горечью окинул взором сады, разросшиеся на том месте, где много лет тому назад располагался военный городок Эльфи-бея, и реку Кабул, и склон холма, на котором Акбар разложил свой ковер и где погиб Макнотен. Закрывая глаза, я буквально воочию слышал, как барабаны Сорок четвертого выстукивают «Янки Дудл», а старая леди Сэйл распекает нерадивого слугу, за то что тот залил чайник прежде, чем вода должным образом закипела.