Книга Нежный bar - Дж. Р. Морингер

— Вы нас помните? — спросил один из полицейских через сетку.

— Конечно, — сказал дядя Чарли, спокойно прикуривая сигарету от зажигалки «Зиппо». — Виски с содовой, «Сиграм» и «Севен». Как дела?

Его увели в наручниках. Несколько дней дядю Чарли допрашивали, пытаясь узнать имена его начальников и помощников. Когда распространилась новость о том, что он никого не выдал, что не назвал полицейским ни одного имени, в тюрьму стали присылать подарки. «Мальборо», газеты, подушки на гусином пуху. Также приехал дорогой адвокат, чьи услуги были оплачены кем-то, кто предпочел остаться неизвестным. Адвокат рассказал полицейским, что дядя Чарли скорее умрет, чем сдаст кого-нибудь, и убедил их поменять обвинение с «азартных игр» на «бродяжничество». Когда эта новость стала известна в «Пабликанах», нас всех просто перекосило от смеха. Только дядю Чарли могли арестовать за бродяжничество — в его собственной гостиной.

Мне хотелось бы сказать, что арест дяди Чарли потряс меня, смутил или заставил переживать. Но если он и вызвал во мне какие-то чувства, то это была гордость. Он вернулся в бар героем-завоевателем, продемонстрировав силу и несгибаемую волю в тяжелой ситуации, и никто не приветствовал его с большим обожанием, чем я. Гангстеры, которые отслеживали проценты дяди Чарли — «вели его дело», как говорили мужики, — беспокоили меня, а из-за полиции я не волновался, потому что верил барному мифу, что полицейские и азартные люди играют в кошки-мышки и никто эту игру не принимает всерьез. Где-то в глубине души я понимал, что у меня искаженное видение ситуации и поступки дяди Чарли не стоят того, чтобы ими гордиться. Наверное, поэтому я не рассказал матери о его аресте. Мне не хотелось, чтобы она переживала из-за своего младшего брата или из-за меня.

Вскоре после того, как его выпустили из тюрьмы, дядя Чарли изменился. Он стал делать больше ставок и больше рисковать, — может быть, потому, что, избежав серьезных неприятностей, стал считать себя неуязвимым. Но потом он начал проигрывать, проигрывать так много, что ему пришлось принять свои проигрыши всерьез. В баре он с горечью жаловался на спортсменов и тренеров, из-за которых потерял деньги, перечислял их ошибки и промахи. Он заявлял, что мог бы уйти на пенсию и отправиться в тропики, если бы не менеджер оклендской команды Тони ЛаРусса. Он мог купить «Феррари», если бы не защитник команды Майами Дан Марино!

Хотя я не мог выяснить точный размер долга дяди Чарли, его проигрыши стали легендой. Кольт сказал мне, что дядя Чарли за один вечер проиграл пятнадцать тысяч долларов, играя в обманный покер с Шустрым Эдди. Джо Ди говорил, что дядя Чарли подсел на проигрыши — «чем больше, тем лучше». Атлет подтвердил это, рассказав, что как-то вечером дядя Чарли проговорился, что его заинтриговал один момент в субботнем матче Небраска — Канзас. На Небраску поставили шестьдесят девять очков. «Представь себе, — сказал дядя Чарли Атлету, — ты ставишь на Канзас, матч начинается, и все шестьдесят девять очков твои». — «Нет, — возразил Атлет, — я бы держался подальше от этой игры, Гусь. С таким раскладом те, кто делал ставки, что-то знают, а знают они, скорее всего, то, что Канзас не сможет выиграть у женской юниорской команды по лакроссу. У юниорской университетской команды».

В следующий раз Атлет вошел в бар и задал неизбежный вопрос.

«Я поставил на Канзас шестьдесят девять очков», — сказал дядя Чарли, опустив голову. «И?..» — «Небраска — семьдесят, Канзас в полной заднице». Атлет медленно втянул воздух сквозь плотно сжатые зубы. «Но, Атлет, — сказал дядя Чарли умоляющим голосом, полным боли, — я был с ними до конца».

Рассказав мне об этом разговоре, Атлет воскликнул: «Что тут можно поделать?»

Атлет был смекалистым игроком, который зарабатывал на ставках реальные деньги, поэтому он предложил дяде Чарли помощь. «Единственный способ улучшить твои результаты, — сказал ему Атлет, — это пойти со мной на ипподром, и мы вместе выберем подходящие варианты для ставок». Дядя Чарли уставился на Атлета: «Разве я, мать твою, что-нибудь понимаю в лошадях?» — «Разве ты, мать твою, что-нибудь понимаешь в лошадях? — повторил Атлет. — Разве ты, мать твою, что-нибудь понимаешь в лошадях?»

В мае 1987 года я воочию убедился, как сильно ухудшилось положение дяди Чарли, когда, проснувшись, увидел его стоящим надо мной. «Эй, — сказал он. — Ты не спишь? Эй?» В комнате царил аромат паров самбуки. Я посмотрел на часы: 4.30. «Идем со мной, — позвал дядя. — Я хочу поговорить с тобой».

Завернувшись в халат, я последовал за ним в кухню. Обычно, когда он был в таком состоянии, ему хотелось поговорить о Пат, но в этот раз разговор пошел о деньгах. Конкретную цифру дядя не хотел называть, но не оставалось никаких сомнений, что сумма настолько велика, что он больше не может ее игнорировать. Его иллюзорная радость испарилась. Единственная его надежда, сказал дядя, его последний шанс — это Шугар Рэй Леонард.

Я хорошо знал о предстоящем сражении за титул чемпиона в среднем весе между Шугаром Рэем Леонардом и «Великолепным» Марвином Хаглером. Супербой, как его называли в афишах, уже несколько недель был главным предметом разговора в «Пабликанах». У всех баров есть некоторое сходство с боксом, так как любители выпить и боксеры с тошнотой и головокружением сидят на табуретках и измеряют время раундами.[87]Но в «Пабликанах» бокс был узами, связывающими завсегдатаев всех возрастов и вкусов. Старожилы с нежностью вспоминали, как легендарный Роки Грациано регулярно участвовал в матчах десятки лет до основания «Пабликанов», и как-то раз я видел, как двое мужчин в подсобке чуть не подрались, споря о том, был ли Герри Куни настоящим бойцом или неудачником. Предстоящее сражение между двумя боксерами столь высокого класса, как Леонард и Хаглер, было для мужчин подобно приближению редкой кометы для ученых НАСА. Пьяных ученых НАСА.

Леонард, ушедший из профессионального спорта три года назад, с редеющими на висках волосами, стал признанным профессионалом, еще когда ему исполнилось тридцать. Сейчас он выглядел солидно, как дипломат. У него всегда был задумчивый блеск в глазах, из-за которого создавалось обманчивое впечатление, что он серьезен, но после одного из последних матчей у него отслоилась сетчатка, и доктора говорили, что один сильный удар может лишить его зрения. Он был совсем не под стать действующему чемпиону Хаглеру — невзрачному, начисто выбритому и жестокому. Как Годзилла, он готов был избить каждого нового соперника. За одиннадцать лет он не проиграл ни разу, но все свои победы, включая пятьдесят два нокаута, он считал лишь закуской перед основным блюдом — Леонардом. Хаглер жаждал сразиться с Леонардом. Он хотел доказать, что он боксер десятилетия, а чтобы сделать это, нужно было выманить Леонарда обратно в большой спорт и унизить его, снять с пьедестала любимчика публики. Хаглер ненавидел Леонарда и хотел его уничтожить. Ему было наплевать, ослепнет ли Леонард, оглохнет или умрет. Принимая во внимание злобность Хаглера и возраст Леонарда, матч должен был стать скорее не матчем, а организованной экзекуцией. В Вегасе Хаглер стал фаворитом с запредельными ставками, но когда солнечные лучи стали пробиваться сквозь окно кухни, дядя Чарли сказал мне, что Вегас не прав. Силы в матче действительно были неравные, но не в том смысле, в каком рассчитывал Вегас. Дядя сделал большие ставки, много больше, чем я мог себе представить, на Шугара Рэя Леонарда.