Книга Какое надувательство! - Джонатан Коу

Томас кивнул и энергично куснул сдобу.

— Вот, к примеру, безработица, — продолжал Генри. — Когда ты в последний раз видел в газете какой-нибудь заголовок о безработице? Да на нее всем давно наплевать.

— Я знаю — все это очень успокаивает, старина, — сказал Томас, — но я просто хочу какой-нибудь гарантии…

— Разумеется, хочешь. Как не хотеть. — Генри нахмурился и сосредоточился на том, что в данный момент занимало его мысли: дело Фарзада Базофта, британского журналиста, недавно арестованного в Багдаде по обвинению в шпионаже[89].— Я разделяю твою озабоченность. Вам с Марком хочется защитить свои инвестиции: это я способен понять.

— Дело не только в Марке. У нас масса других клиентов помимо „Авангарда“, и все они довольно мило обслуживают Саддама и его список покупок. Если честно, мы все увязли по самое горло.

— Можешь не напоминать.

— Да, но посмотри: мне ситуация кажется довольно щекотливой. Этот человек — британский подданный. Естественно, на того нового парнишку в Мининделе — Мейджора или как его там? — придется немного надавить, чтобы журналиста освободили.

Генри воздел брови в притворном невинном изумлении:

— И как же он этого добьется?

— Санкциями, разумеется.

— В самом деле, — расхохотался Генри. — Поразительно, если ты полагаешь, что подобное придет нам в голову. Мы сбагриваем Ираку избытков на семьсот миллионов долларов. Между нами — через месяц-другой из тех же источников поступит еще четыреста — пятьсот. И если ты думаешь, что мы согласимся этим рисковать…

Он не закончил, но концовка фразе и не требовалась.

— Да, но что с Марком и его маленькой… отраслью торговли?

На сей раз смешок Генри был покороче и поинтимнее.

— Скажем так: разве можно налагать санкции на то, что мы вообще не продаем, а?

Томас улыбнулся.

— Да, тут ты, пожалуй, прав.

— Я знаю, что Мейджор занимается этим не очень долго, и нас всех немного волнует: понимает ли он, во что, к чертовой матери, ввязался? Но можешь мне поверить — он хороший мальчик. Послушный. — Генри отхлебнул чаю, — А кроме того, вероятно, он скоро опять пойдет в гору.

— Как — уже?

— Похоже на то. Судя по всему, Маргарет и Найджел намереваются поссориться окончательно. Мы подозреваем, что из номера одиннадцать жилец скоро съедет.

Томас тщательно сложил эту информацию в дальний уголок мозга, чтобы вернуться к ней позже. Последствия этого факта окажутся значительными, изучать и рассматривать их следовало без спешки.

— Думаешь, его повесят? — неожиданно спросил он.

Генри пожал плечами.

— Ну, канцлером он, следует признать, был паршивым, но виселица, наверное, слишком сурово.

— Нет-нет, не Лоусона. Я про этого писаку, Базофта.

— А, этого? Полагаю, да. Вот как, наверное, бывает, если тебе недостает мозгов и попадаешься, когда что-то разнюхиваешь вокруг оружейных заводов Саддама.

— Неприятности.

— Точно. — Генри на мгновение уставился в пустоту. — Должен признаться: есть тут парочка любопытных, кого не мешало бы вздернуть на Лудгейт-Хилл[90], если уж на то пошло.

— За их длинные носы.

— Вот именно. — Он нахмурился — отчасти из злобы, отчасти пытаясь что-то припомнить. — А интересно, что стало с тем нечесаным писателем, которого на нас тогда натравила Чокнутая Тэбс?

— С этим-то? Он меня тогда просто вывел из себя. О чем вообще она думала… — Томас покачал головой. — Как бы то ни было, Тэбс просто несчастная безмозглая старая дура…

— Ты же с ним разговаривал, правда?

— Пригласил в кабинет. Накормил обедом. По полной программе. А взамен — куча наглых вопросов.

— Например?

— У него, похоже, был пунктик насчет „Вестленда“, — ответил Томас. — Хотел выяснить, почему „Стюардз“ так рьяно поддерживали американскую заявку, хотя на столе лежала европейская.

— Он что, предполагал, будто ты подлизываешься к Маргарет в надежде на титул?

— Боюсь, еще хитрее. Хотя, раз ты сам об этом заговорил, я, кажется, припоминаю — что-то подобное в самом деле обещали…

Генри неловко поерзал в кресле.

— Я не забыл, Томас, честное слово. Мы увидимся с нею завтра, и я опять подниму этот вопрос.

— В любом случае у него возникла абсурдная теория: мол, „Сикорски“ отхватил эту огромную сделку по оружию с саудовцами, а мы хотим забраться к ним в постельку, только чтобы оттяпать кусок пирога.

— Абсурдно.

— Возмутительно.

— И что ты на это сказал?

— Отправил его восвояси, — ответил Томас, — несколькими тщательно подобранными словами, некогда адресованными мне, — то был поистине незабываемый разговор с покойным великим Сидом Джеймсом, которого нам всем сейчас так не хватает.

— Ну?

— Я сказал — цитирую по памяти: „Сделай нам всем одолжение, хохотунчик: отвали и никогда больше не возвращайся“.

И комната отозвалась эхом, когда Томас попытался изобразить неподражаемый прокуренный хохот великого комического актера.

* * *

Случилось это в конце весны 1961 года. Томас приехал на студию „Туикнем“ в обед и сразу прошел в ресторан, где за угловым столиком опознал три смутно знакомых лица. Одним человеком был Деннис Прайс, до сих пор лучше всего известный по главной роли в „Добрых сердцах и венцах“, вышедших двенадцатью годами ранее; другим — вся иссохшая, но по-прежнему чудная Эсма Кэннон[91], неодолимо напоминавшая Томасу его собственную полоумную тетушку Табиту, все еще крепко запертую в надежной психушке на краю йоркширских пустошей; а третьим — Сид Джеймс, звезда ныне снимавшегося фильма — комического вольного римейка старой картины с Борисом Карлоффом „Упырь“, только теперь он должен был называться „Какое надувательство!“.