Книга Записные книжки - Уильям Сомерсет Моэм

Однако было бы ошибкой предполагать, что классовые различия существуют лишь в высших и средних слоях общества. В Англии жена квалифицированного ремесленника считает себя выше жены разнорабочего и общаться с ней не будет. Мне рассказывали об одном из быстро, как грибы, растущих городков на Дальнем Западе, который построили всего несколько лет назад, чтобы поселить в нем рабочих и служащих большого завода. Кварталы, где живут конторские служащие, и рабочие кварталы расположены рядом, дома в них одной планировки и неотличимы друг от друга, как горошины в одном стручке; жильцы этих домов едят одни и те же консервы, читают одни и те же газеты, ходят в одни и те же кинотеатры, ездят на одних и тех же автомобилях; однако жены конторских служащих никогда не станут играть в бридж с женами заводских рабочих. Похоже, классовые различия неизбежны при любом общественном устройстве, и было бы гораздо честнее признать их существование, чем отрицать его.

Удивляюсь, почему людей, которые пекутся о сохранении демократии, не заботит, какую непомерную власть приобрело при ней краснобайство. Человек, наделенный бескорыстным желанием служить стране, мудростью, осмотрительностью, мужеством и знанием дела, никогда не достигнет такого положения в политике, где он мог бы проявить себя, если у него плохо подвешен язык. На днях при мне обсуждали, есть ли у Л. шансы стать премьер-министром, и все сошлись на том, что никаких: он не речист. Наверное, это так, но разве не опасно, когда от политика, которому доверена сложнейшая задача вести за собой нацию в современном мире, требуется прежде всего зычный голос или навык к сочинению эффектных фраз? И лишь по счастливой случайности ему наряду с этим бывает присущ здравый смысл, честность и дальновидность. Краснобай взывает не к разуму, а к чувствам; казалось бы, если речь идет о мерах, которые могут решить судьбу нации, чистое безумие идти на поводу чувств вместо того, чтобы руководствоваться разумом. Демократия пережила одно из наиболее сильных потрясений, когда благодаря фразе «Мы не позволим распять человечество на золотом кресте» невежественный дурак и зазнайка едва не попал в Белый дом.

* * *

День матери, конечно же, хитроумная затея производителей, цель которой сбыть товары, однако они не стали бы платить большие деньги за рекламу в газетах, если бы реклама не действовала на публику. Они наживаются на чувствах. По моим наблюдениям, любовь к родным у американцев гораздо сильнее, чем у нас. Здесь положено ее испытывать — и ее, безусловно, испытывают. Я удивился, когда мне рассказали, как один человек, у которого дел выше головы, работавший в конторе, где дел выше головы, неделю отсутствовал: уехал с женой хоронить ее мать в какой-то городок, находящийся от Нью-Йорка не дальше, чем Бристоль от Лондона. В Англии он, по всей вероятности, поехал бы на похороны, но вернулся самое позднее на следующий день. Удивило меня не только то, что он счел необходимым так надолго забросить неотложные дела, чтобы поддержать жену в горе (а она, насколько мне известно, действительно была потрясена горем), но что и владелец фирмы, невзирая на все связанные с его отсутствием неудобства, принял это как должное. Во время войны мне случалось видеть проявления пылкой сыновней и материнской любви. Однажды, ожидая поезда на Пенсильванском вокзале, я увидел кучку новобранцев, которые ехали в лагерь. Мое внимание привлекла полная, невзрачная, седая женщина — она припала к сыну, обхватив его руками за талию, лицо ее выражало отчаяние. Так впору только любовнице прощаться с любовником, однако мальчика везли в учебный лагерь, и ему по крайней мере еще несколько месяцев не грозила отправка в Европу. В Англии эта мать, если бы она и пришла проводить сына на вокзал, когда двери вагона открылись, коснулась бы его щеки губами и сказала: «Всего, старина. Будь молодцом!» Улыбнулась бы ему, помахала рукой — и была такова. Мне случалось видеть, как солдаты в клубах Организации обслуживания армии так тоскуют по дому, что на них жалко смотреть.

В Англии матери уже добрых три сотни лет расстаются с сыновьями, порой зная, что больше их не увидят — для них это в порядке вещей, и они не делают из этого трагедию. Правда, американцы прокладывали дорогу на Запад целыми семьями, и трудности и опасности, которые им приходилось преодолевать, укрепляли семейные узы; впрочем, нельзя забывать, что тысячи охочих до приключений людей отправлялись в путь и в одиночку, и ни в письмах, ни в мемуарах того времени не найдешь упоминаний о том, что это лишало их родителей покоя.

Да и жены китобоев Нью-Бедфорда и Нантакета, остававшиеся на берегу, когда их мужья ухолили на промысел, стойко сносили разлуку, и до нас не дошло никаких свидетельств их страданий. Не иначе, как эта пылкость чувств — недавнего происхождения. Полагаю, никто не сомневается, что нынешние американцы более эмоциональны, чем англичане. Однако, насколько я могу судить, сто лет назад они были другими. Чем обусловлена такая перемена? Можно только предположить, что причина кроется в смешанных браках, преобладавших на протяжении жизни последних двух-трех поколений. Эмоциональность заразительна — немецкая сентиментальность, итальянская возбудимость, ирландская горячность, еврейская впечатлительность возобладали над сдержанностью и самообладанием жителей Новой Англии и чувством достоинства виргинцев. Умение владеть собой нынче считается признаком тупой бесчувственности, служит мишенью для насмешек или острот.

* * *

Я часто думаю, насколько я облегчил бы себе жизнь и сколько времени сберег бы, зазубри я алфавит. Чтобы определить, следует ли «I» после «J» или наоборот, я должен начать с «G» и «Н». Я не знаю, идет ли «Р» за «R» или «R» за «Р», а за чем следует «Т», до сих пор никак не могу запомнить.

* * *

Ни о чем мужчины так не склонны прилгнуть, как о своей половой мощи. По крайней мере тут любой мужчина представляется тем, кем видит себя в мечтах, а именно Казановой.

* * *

Удачливая, благополучная, окруженная поклонниками, с целым сонмом друзей. Кому, как не ей, быть счастливой — так нет же, несчастная, издерганная, она тяготится жизнью. Психоаналитики бессильны ей помочь. Она не может им объяснить, что ее точит — она и сама не знает. Она жаждет трагедии. Потом она влюбляется в молодого авиатора, много моложе ее, становится его любовницей. Он летчик-испытатель, и однажды на испытаниях его самолет из-за каких-то неполадок разбивается. Летчик погибает на ее глазах. Друзья опасаются, что она покончит с собой. Ничего подобного. Она счастлива, довольна, толстеет. Обретает наконец свою трагедию.

Любопытно, что, сталкиваясь со своими недостатками у других, люди оказываются перед ними беззащитны. Мошенник становится жертвой чужого мошенничества, льстец принимает за чистую монету чужую лесть. Самая отъявленная лгунья из всех, кого я когда-либо знал, как-то написала мне возмущенное письмо: кто-то оболгал ее дочь. Не понимаю, почему в ответном письме я не спросил ее: неужели она думает, что в мире нет других отъявленных лжецов кроме нее. Р., бахвал, каких мало, неизменно принимает на веру чужое бахвальство. Он всегда старается придать себе вес в чужих глазах и, не взирая на череду разочарований, продолжает верить любому хвастуну. В достоверности Т. Э. Лоуренса более всего меня заставило усомниться то, что он полностью доверял двум типам, известным мне как очковтиратели.